ГЛАВА VI. (КИЕВСКАЯ МИТРОПОЛИЯ И ПЕЧЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ ПРИ ВНУКАХ ЯРОСЛАВА. ВРЕМЯ СВЯТОПОЛКА И МОНОМАХА)
§ 87. Пятилетний перерыв в замещении митрополичьей кафедры Киева 159
§ 88. Святополк в Киеве. Отношения к первой дружине и Печерскому монастырю 159
§ 89. Первые годы княжения Святополка. Епископские кафедры 162
§ 90. Примирение Святополка с первой дружиной и Печерским монастырем ... 164
§ 92а. Начальный свод 1095 г., его источники 166
§ 92б. Взгляд игумена Ивана на русскую церковь 167
§ 92в. Корсунская легенда в Начальном своде 168
§ 92г. Житие Антония в Начальном своде 169
§ 93. Недоразумения Святополка и Мономаха с митрополитом Николаем 170
§ 94а. Поставление новых епископов. Церковная политика Мономаха 172
§ 94б. Устроение Полоцкой епископии 174
§ 95а. Отношение Святополка к Печерскому монастырю при новом митрополите. Канонизация св. Феодосия 175
§ 95б. Титул игумена Феоктиста. Избрание его преемника 175
§ 95в. Свод Нестора о времени княжения Святополка 176
§ 95г. Поставление Феоктиста в Чернигов 177
§ 96. Смерть и погребение Святополка 177
§ 97. Вступление в Киев Мономаха 178
§ 98. Поставление новых епископов 179
§ 99. Отношения Мономаха к митрополиту и Печерскому монастырю 179
§ 100. Междукняжеские отношения времени Мономаха 180
§ 101. Перенесение мощей святых Бориса и Глеба 181
§ 102. Церковная политика Мономаха и отношения с Византией 182
§ 104. Передел епископий в конце княжения Мономаха 183
§ 105. Погребение Мономаха 184
§ 87. После смерти киевского митрополита Иоанна II — Скопца (1091 г.) — митрополичья кафедра, видимо, долгое время вдовела. Только к 1096 г. можно отнести прибытие в Киев нового митрополита Николая, так как в этом году был поставлен в Новгород епископ Никита [1] на место скончавшегося епископа Германа. Это прибытие митрополита Николая, нужно думать, случилось ближе к концу 1096 г., потому что в апреле месяце в Киеве митрополита еще не было, что видно из обращения Святополка и Владимира к Олегу:
«поиди Кыеву, ать рядъ учинимъ о Рускои земьлѣ предъ епископы, игумены и предъ мужи отецъ нашихъ и передъ горожаны» и из ответа им Олега: «нѣсть лѣпо судити епископомъ и черньцемъ или смердомъ» [2].
Обращение Святополка и Владимира к Олегу не могло относиться к более раннему времени, потому что поход их, предпринятый на Олега после приведенного ответа, застал, видимо, последнего врасплох, так что он вынужден был покинуть Чернигов (3 мая). Едва ли прибытие митрополита могло случиться и в ближайшее к этому походу время, так как неспокойно было в степях, что вылилось в страшные нападения половцев под предводительством Боняка и Тугоркана (июнь—июль 1096 г.).
Почему в течение пяти лет (1091—1096 гг.) кафедра Киевской митрополии оставалась незамещенною, можно понять из обстановки жизни Империи за эти годы: ужасающие события 1091 г., когда Империя находилась на краю гибели, потом замутившиеся отношения на севере с половцами, с помощью которых «Девгеневичъ» добывал себе «Греческую землю».
§ 88. Ко времени прибытия на Киевскую кафедру нового митрополита обстоятельства церковно-общественной жизни Киева сильно изменились сравнительно с последними годами жизни князя Всеволода. Перемену принес с собою новый политический владелец Киева — князь Святополк Изяславич.
К моменту смерти Всеволода Ярославича в его руках были громадные земельные владения, за исключением Турова, Волыни, Галича, Полоцка и далеких окраин — Мурома и Тмуторокани. Несмотря на эту земельную силу и на то сочувствие «первой дружины» и церковных кругов Киева, которое сумел
1. Ипатьев., 6604 г.
2. Там же.
159
искусно вызвать к себе Всеволод, подготовляя, видимо, в самые последние годы своей жизни возможность передачи Киевского стола сыну Владимиру, последнему пришлось отказаться от мысли удержать за собою Киев и уступить его Святополку, так было непопулярно долгое правление Всеволода в широких киевских кругах. Образ Святополка затемняется перед нами тем обстоятельством, что киевское летописание по смерти этого князя подпало под сильное влияние дома Всеволода, с которым — в лице самого Мономаха — боролся Святополк. Но и за этим облаком умышленного искажения жизни и деятельности Святополка можно разглядеть если не живую личность, то живую и гениально ловкую политику этого князя, сумевшего достигнуть многого при всем неблагоприятном ему раскладе обстоятельств той поры. Нужно согласиться с А. Е. Пресняковым, что задачей жизни Святополк ставит себе восстановление «отчины Изяславлей», т. е. господство на запад от Днепра и в Новгороде, которое было намечено для киевского князя Изяславом Ярославичем [1]. Это задание вело Святополка к столкновению с Мономахом, и нельзя не удивляться искусству киевского князя, заставлявшему своего соперника, крупнейшего политического владельца Руси, часто ходить в своей руке. Не касаясь подробностей стремлений Святополка на запад и в Новгород, мы остановимся лишь на интересующей нас теме — церковных событиях той поры.
Очевидное сочувствие «первой дружины» епископов и Киево-Печерского монастыря к дому Всеволода в связи с изменением церковной политики этого князя в самые последние годы его княжения, ярко выразившееся в факте погребения Всеволода в св. Софии во время отсутствия в Киеве митрополита, как и в погребении там же скоро последовавшего за отцом Ростислава Всеволодовича [2], несмотря на столкновение этого князя с Печерской обителью, монаха которой Григория утопили по приказанию Ростислава [3], о чем сообщалось в летописном Своде 1110 г. Нестора, судя по переделке этого сообщения Поликарпом в Печерском Патерике, — это сочувствие киевских руководящих кругов, особенно понятное при сопоставлении с известием о погребении племянника Святополка — Ростислава Мстиславича, скончавшегося в один год с Ростиславом Всеволодовичем (1093 г.), — в Десятинной церкви [4], т. е. Общекняжеской усыпальнице, заставило Святополка насторожиться. Естественно, князь опирается в управлении на свою туровскую дружину, не доверяя и отстраняя старую киевскую, что вызывает среди последней ропот и недовольство, дошедшие до нас в летописании. Ропот выливается в критику всего управления Святополка, разорительного для подданных будто бы в угоду алчной дружины князя. И ряд известий подчеркнуто говорит о жадности и самого Святополка и его туровской дружины. Появившийся в самом начале княжения Святополка летописный Свод, труд игумена Киево-Печерского монастыря Ивана (так называемый Начальный свод 1095 г.), в предисловии и послесловии старался перенести на голову Святополка даже вину половецких нападений 1093 г. Летописец звал современников вчитаться в историю прошлого Киевской Руси, вглядеться в образы древних князей и их дружины, «како обараху Русьскыя земля и иныя страны приимаху подъ ся». Те князья не собирали многого имения, не налагали на людей вир и продаж, а кормили дружину свою, воюя другие страны. И дружина их «не жадааху, глаголюще: „мало ми есть,
1. Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. СПб., 1909. С. 61.
2. Ипатьев., 6601 г.
3. Сочувствие епископских кругов дому Всеволода дало Ростиславу погребение в св. Софии, но столкновение его с Печерской обителью лишило надгробного слова в летописании.
4. Ипатьев., 6601 г.
160
къняже, дъвусътъ гривьнъ“», не украшали жен своих золотыми обручами, но довольствовались и серебряными. Вот за это «несытьство» нынешних дружинников киевского князя Бог и навел на Русь поганых. Поэтому летописец предлагал:
«да отъселѣ, братие моя возлюбленая, останѣмъся отъ несытьства своего; нъ довольни будѣте урокы вашими, никому же насилия творяще» [1].
Здесь за смелыми взволнованными словами нельзя не видеть резкой критики Святополкова управления со всеми тогда понятными конкретными указаниями на чье-то недовольство из дружинников киевского князя 200-ми гривен, на большие траты на женины украшения. То же указание на неправоту управления Святополка читаем и в Житийном сказании о святых Борисе и Глебе.
«И повѣдаху бо еже и самовидци бывше чюдеси сицему бывшю. Яко Святополкъ князь всадилъ бяше въ погребъ два мужа нѣ въ которой винѣ, худѣ окована, и не исправивъ, нъ послушавъ облыгающихъ...» [2].
Только чудесное вмешательство святых угодников заставило Святополка измениться: «И оттолѣ немного насильствяше людемъ, и на многа времена творяше праздникъ, часто приходя Вышегородѣ лѣтомъ» [3]. Наконец, в Несторовой летописи, составленной по смерти Святополка, потом переработанной игуменом Сильвестром в 1116 г., был подробный рассказ о том, как не прав был князь Святополк и в отношении Печерской обители и как монах обители Прохор Лебедник сумел помирить князя с монастырем. К несчастью восстановить этот рассказ Несторовой летописи, дошедший до нас лишь в большой переделке и с большими присочинениями Поликарпа в Печерском Патерике, у нас нет оснований.
Как ни ограничены эти данные, по ним можно нарисовать картину первых лет правления в Киеве Святополка. Князь разошелся с «первой дружиной» Киева, и это приводит к арестам и заключению в темницу некоторых из этой дружины. Так именно и говорит Поликарп: «Святополкъ Изяславичъ много насилие створи и домы силныхъ искорени безъ вины, имѣния многимъ отъимъ» [4]. Но не только «первая дружина» не в ладах со Святополком; у князя ссора с Печерским монастырем, к голосу которого в церковно-политической жизни Киева Святополк не прислушивается, равнодушный, по-видимому, к вопросам национального значения, как понимали их русские церковные круги, к Вышгороду и мощам святых братьев. Укором князю звучит указание Начального свода 1095 г. на то, что поражение Святополка половцами у Треполя случилось 24 июля, «на праздникъ Бориса и Глѣба, иже есть праздникъ новой Рускыи» [5], как чудесное наказание за пренебрежение памятью святых братьев. Не было ли здесь во всем этом попытки со стороны Святополка в противоположность последним годам Всеволодова княжения искать других путей в церковно-политических вопросах, опираться на другую партию — гречествующую? К этому идет очень важное обстоятельство — первый брак Святополка на гречанке Варваре и связанное с ним, по-видимому, перенесение мощей св. Варвары в Киев [6]. Во всяком случае, Святополк очень скоро и резко меняет взятую было греческую церковную политику, может быть, потому что политика эта была давнишней в доме Всеволода, изменившейся лишь в последние годы жизни этого князя, — и Святополк вступает здесь на дорогу, подсказанную русскими интересами и делами.
1. Шахматов А. А. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись. СПб., 1908. С. 53.
2. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 81.
3. Там же. С. 84.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 206.
5. Ипатьев., 6601 г.
6. Шахматов А. А. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись. С. 25 и прим. 1.
161
§ 89. Первые годы княжения Святополка на Киевском столе заняты были во внешней политике напряженной борьбою с половцами, где Святополку приходится искать помощи у Владимира Мономаха, одинаково страдавшего от набегов тех же врагов. На свидании князей в Киеве в Выдубицком (не Печерском) монастыре готова была вспыхнуть ссора, но потушена необходимостью общих действий против общего врага. Несчастная кампания 1093 г. приводит к вынужденному миру и браку Святополка на «дщери Тугор-токани». Мужественная борьба киевского князя с половцами не могла не вызывать сочувствия у заинтересованного в ней всего киевского общества, и только обиженные верхи — «первая дружина» и церковные круги — могли быть недовольны новым князем Киева. В 1094 г. вспыхнула борьба Олега Святославича за Чернигов, приведшая к уступке Мономахом Чернигова Олегу. Это было на руку Святополку, впоследствии и нашедшему у Святославичей мощную поддержку себе против Владимира Мономаха, но теперь, когда в степях еще висела грозная туча половецких набегов, Святополк, по-видимому, не оценил возвращения Чернигова Святославичам или, вернее, решил разорвать союз Олега с опасными для Киева половцами. После жестокого и вероломного избиения половецких послов дружиною Владимира, давшего на то свое согласие, и дружиною Святополка обнаружился подозреваемый союз Олега с половцами, и Святополк с Владимиром зовут Олега на съезд в Киев «учинить рядъ о Рускои земълѣ» перед епископами, игуменами, дружиною «отецъ нашихъ» и перед горожанами. Трудно понять здесь планы и думы Святополка и Владимира, и совершенно странными являются условия этого «ряда» или, как его называет профессор Грушевский, небывалого конгресса [1]. О каких епископах говорят князья-союзники Олегу? В землях Святополка могло быть в то время лишь два епископа: Антоний Поросский и Марин Юрьевский. Из описания события 1095 г. — перехода юрьевцев с епископом Марином на Витичев холм во вновь созданный «Святополчь-градъ», как следствия утраты для Киева всего Поросья, — читаем подтверждение той мысли, что кафедра Белгорода была занята Антонием, так как в противном случае естественнее был бы перевод Марина с Юрьева на епископью Белгорода. В землях Мономаха в ту пору, повидимому, был лишь один епископ — Ефрем Переяславский, так как после Исаии мы не знаем епископов в Ростове до середины XII в. (епископ Нестор), а епископия Ростовская сливается с Переяславской. Последнее обстоятельство, в связи с отсутствием епископов на Ростовской кафедре, становится совершенно ясным из прямого указания Лаврентьевской летописи под 6730 (1222) годом, где говорится о построении князем Юрием каменной церкви в Суздале на месте старой, «та бо церкы создана прадѣдомъ его Володимеромъ Мономахомъ и блаженнымь епископомъ Ефрѣмомъ». Этот же Ефрем Переяславский упоминается как владыка Суздальского края и под 6604 (1096) годом:
«Олегъ же повелѣ зажещи городъ Суждаль, токмо остася дворъ манастырескъ Печерьскаго манастыря и церкви яже тамо есть св. Дмитрея, юже бѣ далъ Ефрѣмъ і съ селы» [2].
Дар Ефрема Печерской обители будет понятен, если мы вспомним, что он был одним из первых постриженников монастыря преподобного Феодосия. Думаю, что это слияние Ростовской кафедры с Переяславской случилось сначала естественно: когда умер епископ Исаия, а в Киеве не было митрополита, вдовствующая епархия перешла под управление того епископа, епархия которого была под рукою того же политического владельца, что и вдовствующая, — епископа Переяславского. Впоследствии мы видим
1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. II. С. 86.
2. Ипатьев., 6604 г.
162
желание Мономаха иметь епископа в Смоленске: «в се же лѣто Володимеръ заложи церковь оу Смоленскѣ св. Богородицѣ камяну епископью» [1]. Смоленск, находившийся в политическом обладании Мономаха, тоже управлялся в церковном отношении из Переяславля, что совершенно ясно из уставных грамот Ростислава Мстиславича и епископа Мануила [2]. Однако открытия замышленной Мономахом кафедры Смоленска в ближайшее время, как известно, не последовало, и переяславский епископ был долгое время единым владыкою в землях Мономаха. Вероятно, такое слияние кафедр, как только что приведенное Ростовской с Переяславскою, было делом необычным уже для XIII в., потому что епископ Симон в своем послании Поликарпу двоит Переяславского епископа Ефрема, называя его в начале своего списка епископов — постриженников Печерского монастыря: «Ефремь Переяславлю», а в конце: «Ефрѣмъ Суждалю» [3]. Черниговский епископ Иван на предполагавшемся «рядѣ» князей 1096 г. быть не мог, если верить указанию летописи на тяжкую болезнь его, приковавшую Ивана к постели на 20 лет до самой смерти в 1112 г. [4] Новгородский епископ Герман в 1095 г. скончался в Киеве [5], а преемника ему еще не было. Владимирский епископ Стефан скончался 27 апреля 1094 г. [6] Таким образом, на предполагавшемся съезде князей в Киеве в 1096 г. могли быть лишь епископы: Антоний Поросский и Марин Юрьевский — Святополка, Ефрем Переяславский — Владимира Мономаха [7].
Олег Святославич, как известно, отклонил приглашение Святополка и Мономаха, вследствие чего произошла борьба, осложнившаяся двумя нападениями на Киев Боняка (8 и 20 июня), причем был ограблен и сожжен Печерский монастырь, как и монастыри «Стефанечь и Германечь», и нападением и осадой Переяславля Тугорканом (30 июня), куда на выручку подоспели Святополк и Мономах (19 июля) [8]. Борьба Олега и Давида, сидевшего до осени 1096 г. в Новгороде, с похитителями наследства их отца привела, наконец, к съезду князей в Любече осенью 1097 г.
Любопытно отметить, что прибытие нового митрополита осенью 1096 г. совпало с овладением Новгородом Владимиром Мономахом, где сел Мстислав Владимирович, «дѣтя старѣйшее Новгородьское» [9]. Нет ничего поэтому удивительного в том, что на Новгородскую кафедру митрополит Николай ставит в том же 1096 г. епископа Никиту, постриженника Печерской обители, у которой были, как знаем, добрые отношения с Мономахом. Уважение того времени Мономаха к Печерскому монастырю и к новому Новгородскому епископу
1. Там же, 6609 г.
2. Владимирский-Буданов М. Хрестоматия. T. I. С. 246—247.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 76.
4. Слова летописи: «лежа в болести лѣт к̃е» надо исправить на «лѣтъ к̃», так как иначе не могло бы состояться присутствие Ивана на перенесении мощей Феодосия в 1091 г. (1112— 25=1087).
5. Новгородская летопись по Синодальному списку. СПб., 1888. С. 443; Лет. церкв. Бож., 6604 г.
6. Ипатьев., 6602 г.
7. В известном послании Мономаха Олегу Святославичу после Муромского поражения 1096 г. автор обращается к Олегу со словами: «Да же начнеши каятися Богу, и мнѣ добро сердце сотворити, пославъ солъ свой, или пископа, и грамоту напиши с правдою, той волость възметь с добромъ...». Из перечисленных выше епископов, кого мог послать Олег из Суздаля Мономаху? Думаю, что «пископа» нужно читать «попа», как и стоит в тексте: «п пд». (Лаврентьевская летопись. Изд-е 3. СПб., 1897. С. 245).
8. Шахматов А. А. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись (Отдельный оттиск из Изв. Отд-ния русс. языка и словесности Императ. Академии Наук. 1908. Кн. 1. С. 45, прим. 1).
9. Лаврент., 6604 г.
163
Никите ясно видно из летописной записи, где победа Мстислава над Олегом в Суздале и Рязани приписана молитвам преподобного епископа Никиты [1].
§ 90. Постановления Любецкого съезда не могли привести к прочному замирению. Полагая в основу раздела земель «отчинность», князья не исчерпали вопроса до конца, и пострадавшим лицом явился киевский князь Святополк, так как из доли Изяслава он не получил ни Новгорода, находившегося в руках Мономаха, ни Волыни и Галича, где сидели Давид Игоревич и Ростиславичи. Естественно, что в понимании Святополка Любецкий съезд был лишь этапом к достижению всего наследства отца, и он вступает в союз с Давидом Волынским против Ростиславичей с тем большею охотой, что не может отказать в правдоподобности союзу Ростиславичей с Мономахом, имевшим, конечно, виды на Киев. В этой обстановке случилось знаменитое описанием Василия ослепление Василька Ростиславича. Возможно, что первоначальный рассказ об этом в летописании Нестора излагал событие это иначе, чем читаемый теперь рассказ Василия, именно в смысле сочувствия Святополку против Владимира [2], но для восстановления действительного хода дела «иное сказание» Василия дает все же достаточный материал.
Когда Святополк по совету Давида Игоревича захватил Василько как опасного союзника Мономаха — претендента на Киев, он, чтобы выяснить отношение к себе киевлян и возможности среди них успеха кандидатуры на Киев Мономаха и чтобы развязать себе руки на будущее, обращается к киевскому вечу. В вече участвуют не только киевляне, но и бояре, среди которых, у «первой дружины», в прежнее время было немало друзей Владимира. На вопрос Святополка, по-видимому поставленный ребром [3], последовал благоприятный ответ, хотя автор рассказа и вставляет в уста бояр и людей ответ совершенно неопределенный, после которого Святополк едва ли рискнул бы на те шаги, какие он предпринял в дальнейшем, и после которого было бы непонятно преданное Святополку поведение Киева во время похода Владимира. Такое соглашение князя киевского с вечем показывает, что все жалобы и вопли, дошедшие до нас в разных памятниках, на жадность и суровость Святополка в первые годы его правления — преувеличены, а напряженность их нужно объяснить тем, что вышли они из среды, на которую, как враждебную ему и сочувственную Мономаху, мог действительно обрушиться Святополк. Итак, киевляне и бояре (среди которых была и «первая дружина») стали на сторону Святополка. Но у Мономаха могли быть в Киеве друзья в другом слое населения. «И оувѣдаша игумени и начаша молитися о Васильцѣ къ Святополку». Конечно, во главе игуменов стоял игумен Печерской обители Иван. «Моленье» игуменов поставило князя в затруднение. Ответ его им, как приводит в рассказе Василий, конечно, неудовлетворителен: «И рече имъ Святополкъ: ото Давидъ». Вероятно, под давлением этого моленья Святополк «хотяше пустити и (Василька)». Но этого не мог и не хотел Давид. Святополк отдал Василька Давиду, но, видимо, с условием сохранения жизни, что мог обещать князь игуменам. Василько был ослеплен вне Киева. Как отнеслись в Киеве к этому событию, мы не знаем, но, кажется, удержание киевлянами Святополка от бегства из Киева, когда на последний шел Мономах со Святославичами, может говорить о том, что ослепление Василька не изменило добрых
1. Ипатьев., 6604 г.
2. Шахматов А. А. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись. С. 43.
3. «На тя свѣщалъ с Володимеромъ хочеть тя оубити и градъ твои заяти», конечно, искусственно испорченные Василием слова, так как не Василько же хотел «заять» град под Святополком.
164
отношений князя и веча. Но не все так отнеслись к Святополку. До нас дошло известие о столкновении Святополка с игуменом Печерского монастыря Иваном.
«Бѣ бо преже (т. е. в первые годы правления) вражуя (Святополк) на нь, занеже обличаше его несытьства ради богатьства и насилья. Его же емъ, Святополкъ въ Туровъ заточи, аще бы Володимѣръ Мономахъ на сего не въсталъ; его же въстания убояся, Святополкъ скоро възврати и съ честью игумена въ Печерьскый манастырь» [1],
— пишет Поликарп в сказании о Прохоре Лебеднике. Можно с уверенностью думать, что здесь Поликарп сообщает точно сведения, заимствованные им из летописи Нестора. Тогда это заточение игумена Ивана в Туров можно отнести к тому моменту, когда Печерский игумен, узнав, что Святополк не сдержал обещания о Васильке и, сохранив жизнь, дал Давиду ослепить его, — восстал против князя с тою резкостью обличения во имя нравственных требований, какая характерна для Ивана и в его обличении первых годов правления Святополка в предисловии к Начальному своду 1095 г., и в его замечаниях о своем предшественнике по игуменству — Никоне, которые он вставил в рассказе о первых подвижниках печерских. В этом голосе обличенья Святополку мог показаться голос друга Мономаха, и князь решительно обрушился на Печерский монастырь. К этому же времени нужно отнести расправу Мстислава Святополковича с двумя монахами того же монастыря — Федором и Василием, о которой рассказывает Поликарп со слов той же Несторовой летописи, приукрасив случай этот вымышленными подробностями (о золоте и серебре из Варяжской пещеры) и передвинув событие к 1099 г., чтобы заставить Мстислава Святополковича погибнуть от той же стрелы, которой убиты были Федор и Василий (другое указание Поликарпа на недавнее «пожженіе» монастыря, бывшее в 1096 г., — более точно). Объяснение Поликарпом того обстоятельства, что разбором какого-то дела среди братии Печерского монастыря, кончившимся казнью Федора и Василия, занялся именно сын Святополка Мстислав, приведенное в словах: «бѣ бо тогда Святополъкъ Туровѣ» [2], дает право еще решительнее приурочить заточение игумена Ивана в Туров и описанный эпизод к одному времени.
Ослепление Василька Давидом привело к неожиданному для Святополка событию вне Киева — к союзу Мономаха со Святославичами. Союз этот был столь неожидан, что Святополк решается бежать из Киева, но удержан киевлянами, взявшими переговоры с Мономахом в свои руки. М. Грушевский уже показал [3], насколько здесь, в описании этого события, можно положиться на Василия, скрывшего от читателя самое важное последствие переговоров — расторжение союза Святославичей с Мономахом и переход их на сторону Святополка. Если у Святополка нашлось столько дипломатического таланта, чтобы разъединить стоящих под Киевом врагов, то, разумеется, у него нашлось достаточно такта, чтобы замириться с Печерскою обителью и тем вырвать всякую возможность вмешательства Мономаха в киевские дела. Как произошло замирение это, — мы не знаем, но оно в Несторовой летописи, по-видимому, связывалось с походом Мономаха на Святополка: «аще бы Володимѣръ Мономахъ на сего не въсталъ; его же въстания оубояся, Святополкъ скоро възврати и съ честью игумена в Печерьскый манастырь» [4], если Поликарп правильно передает дело. Это подтверждает наше предположение о времени разрыва и примирения Святополка с игуменом Иваном: «скоро възврати», т. е. разумеется время от ослепления Василька до похода Мономаха (1096—1098 гг.).
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 208.
2. Там же. С. 215.
3. Грушевський М. Історія України-Руси. T. II. С. 95.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 208.
165
Итак, к 1098 г. [1] Святополк сумел завоевать симпатии всех слоев Киева, не исключая тех, с кем как со сторонниками Мономаха имел столкновения в первые годы своего правления, — и с первой дружиной и с Киево-Печерским монастырем. Здесь уместно обратить внимание на то, что Житийное сказание о святых Борисе и Глебе приблизительно к этому же времени относит обращение князя Святополка к почитанию святых братьев и прекращение его «насилій людямъ»: это случилось раньше 1102 г., когда Мономах золотит раки, построенные Святополком, и ближе к началу правления Святополка, что видно из слов: «И оттолѣ немного насильствяше людемъ и на многа времена творяше праздникъ, часто приходя Вышегородѣ лѣтомъ» [2].
Оставляя в стороне подробности борьбы Святополка с бывшим своим союзником Давидом Игоревичем, кончившейся тем, что Святополк получил Волынь, выдав Давиду Дорогобуж, и подробности борьбы Святополка и Святославичей против Ростиславичей, сумевших сохранить свои земли, остановимся на короткой борьбе Ярополчича Ярослава со своим дядей Святополком. Борьба была Ярославу не по силам, и Святополк «емь и окова и приведе до Киева» (1101 г.). За пленника «молися митрополитъ и игумени», которые и «оумолиша Святополка и оузаводиша и оу раку свв. Бориса и Глѣба, и сняша с него оковы и пустиша и» [3]. Но в следующем году, когда Ярослав, убежав из Киева, попался на хитрость Ярослава Святополковича и был приведен последним к отцу, приказавшему вновь пленника оковать, — «моленія» митрополита и игуменов не было, и Ярослав Ярополчич скончался через 10 месяцев в оковах [4].
Всеми указанными событиями исчерпывались княжеские которы за время правления Киевом Святополка, если не считать неудачной его попытки обменяться Владимиром на Новгород, встретившей сопротивление новгородцев.
§ 91. Возвращаясь от княжеских междоусобий к Киевской митрополии, заметим, что перед прибытием на Русь нового митрополита Николая в 1091 г. произошло торжественное перенесение мощей преподобного Феодосия в каменную церковь Печерской обители собором русских епископов, и в Киеве от нового митрополита ждали согласия на подготовленную канонизацию. Но канонизации этой, как и другой давно ожидаемой — князя Владимира, — не последовало. Обостренное отношение Святополка с церковно-дружинными кругами Киева, кажется, дало возможность митрополиту обойти вопросы канонизаций молчанием, вероятно, не без согласия на то и князя, державшегося тогда гречествующей политики. Но с другой стороны, видим, что новый митрополит не провел и подготовленной клириками софийскими еще до прибытия митрополита Николая канонизации преподобного Антония, что нужно объяснить особой судьбою Жития Антония в руках игумена Печерского монастыря Ивана, воспользовавшегося Житием для своей летописной работы.
§ 92а. Как уже сообщалось выше, смерть князя Киевского Всеволода Ярославича дала толчок летописанию Киево-Печерского монастыря, где игуменом Иваном был составлен около 1095 г. [5] летописный свод, в основу которого положен был Свод 1073 г., составленный игуменом Никоном. Этому так называемому Начальному своду 1095 г. игумен Иван предпослал предисловие, сообщавшее всей работе злободневный и резкопорицательный новому Киевскому князю характер. Трудно сказать, чем руководился в последнем автор-игумен, рассчитывал ли он сломить политику Святополка под руководство
1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. II. С. 95, прим. 2.
2. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 84.
3. Ипатьев., 6609 г.
4. Там же, 6610 г.
5. Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 11.
166
Печерской обители и сочувствующих ей дружинных кругов и искренне призывал князя и его дружину к исправлению или здесь была надежда на скорую перемену на Киевском столе Святополка на Мономаха. Любопытно, что игумен Иван при дополнении и переработке летописного Свода 1073 г. в числе других материалов воспользовался только что тогда появившимися Житием Антония и Корсунской легендой. Странность на первый взгляд пользования сочинениями, вышедшими из враждебного лагеря и имевшими цель сбить намеченные Печерским монастырем вопросы канонизации святых Феодосия и Владимира, извратить смысл и значение истории Печерской обители, все приписав в ней грекам (Житие Антония), как и ход крещения Руси, подводя русскую церковь прямо под власть Константинополя, минуя эпоху Охриды, и выставив крестителя Руси великим блудником (Корсунская легенда), — становится понятной и объяснимой, если всмотреться в то, что взято игуменом Иваном из этих произведений в Начальный свод 1095 г. и какая при этом была у автора мысль.
Нам нет нужды останавливаться на всех сторонах работы игумена Ивана, привлекшего целый ряд новых источников, как, например, княжеский помянник Десятинной церкви, Паримийник, Новгородский летописный свод, Палею и др. Укажем лишь на те исправления и дополнения, которые важны для понимания интересов и стремлений игумена Печерской обители конца XI в.
§ 92б. Никакие княжеские которы, никакие родовые взгляды князей не заглушают в Печерском монастыре идеи единства Русской земли. Все взгляды Никона на междукняжеские отношения продолжают жить в его обители и по смерти Никона, и это, естественно, для того места, где живет работа о свободе русской церкви и ее первопрестольника — киевского митрополита от Империи второго Рима. Если дробится Русская земля политически, то церковно она — единая митрополия. И политически она едина, потому что связана единством княжеского рода, этой эмблемой единой земли [1]. На свою работу летописец смотрел иными глазами, чем долгое время русская историческая наука. Здесь, в своем Своде автор излагал свои заветные думы и чувства и под их руководством изображал события прошлого. О русской церкви, о ее готовности к самостоятельной жизни игумен Иван был очень высокого мнения:
«да никто же дерзнеть рещи, яко ненавидими Богомь есмы. Кого бо Богъ тако любить, яко же насъ оузлюбилъ есть, кого бо тако почтилъ есть, яко же насъ прославилъ есть і възнеслъ есть? Никого же. Ім же паче ярость свою оуздвиже на ны (разумеются половецкие нападения 1093 г.), якоже паче всихъ просвѣщенье бывше і владычню волю вѣдуще і презрѣвше. Въ лѣпоту паче инѣхъ казнимы есмы» [2].
Можно удивляться этой горделивой уверенности игумена в особой близости русской церкви Богу, но нужно думать, что уверенность эта на чем-нибудь основывалась в его представлении. В чем же видел игумен особую любовь Бога к русской церкви, Его «почтение», прославление и вознесение ее? Конечно, в святых ее: за короткое время своего существования церковь русская выдвинула ряд лиц, угодивших Богу, частью канонизованных и признанных греками (святые Борис и Глеб), частью не признаваемых, но для игумена, как и всякого русского, — несомненных. Здесь он мог бы назвать некороткий ряд лиц: варяги-мученики, Ольга, Владимир, Леонтий Ростовский, Феодосий, Антоний и другие печерские подвижники. Греки не признавали этих святых, считали русскую церковь младенческою и неподготовленною к самостоятельному существованию, опасному по возможности увлеченья
1. Там же. С. 293.
2. Ипатьев., 6601 г.
167
латинскою ересью. И игумен Иван вставляет вместо краткого Никеоцареградского символа веры, преподанного Владимиру по крещении, — более обширный, вместо краткой полемической статьи против латинян, — более обширную, дополнив то и другое по хронографической Палее или по хронографу, из которого произошла эта Палея [1].
§ 92в. Но самыми любопытными дополнениями были заимствования, сделанные игуменом Иваном из Корсунской легенды и Жития Антония. Работы А. А. Шахматова [2] восстановили ход работы игумена Ивана над слиянием рассказа Древнейшего свода 1039 г., где крещение Владимира ставилось в связь с проповедью греческого философа и отделялось от похода на Корсунь и Корсунской легенды, переносившей крещение это на Корсунь. Повторять здесь весь ход работы автора Начального свода 1095 г. не представляется нужным, так как всем достаточно известен тот вид, который принял рассказ о крещении Владимира в обработке игумена Ивана, перешедший в Повесть временных лет и позднейшие своды. Важнее отметить, почему автор взялся за это согласование двух противоречивых рассказов.
Канонизацию св. Владимира, которой так упорно и долго домогались на Руси, греки отклоняли настойчиво, и за все время греческой иерархии на Руси не было вообще к этому моменту ни одной канонизации. Возможно представить себе такой порядок рассуждения, почему не хотят канонизовать князя Владимира, Ольгу, варягов-мучеников и других, если все же канонизовали святых Бориса и Глеба? На это, конечно, был тот ответь, что канонизация святых Бориса и Глеба была до установления подлинной иерархии, в пору правления русскою церковью охридского архиепископа. И совершенно ясным должно было быть для руководящих кругов Киева, что именно для Владимира канонизация отклонялась за уход его из-под руки Империи в Охридскую церковь. Корсунская легенда выдвигала идею прочного и давнего установления на Руси греческой митрополии с самого момента крещения Владимира как попытку ликвидировать в памяти истории эпоху Охридской иерархии на Руси. Игумен Иван и брал эту легенду, так как дорожить смутною памятью об Охриде теперь уже не было смысла, а принятие мысли об учреждении на Руси греческой митрополии сразу же после крещения Владимира было выгодно в двух отношениях. Так, во-первых, устранялся главный упрек Владимиру, не пожелавшему принять греческую иерархию, и казалось возможным с успехом в дальнейшем добиваться канонизации его, как истинного последователя греческого православия и иерархии. Во-вторых, это снимало возможность отговорок от канонизации святых Бориса и Глеба, как канонизации, признанной не константинопольским патриархом, а лишь охридским архиепископом. Изложенное дает право заключить, что с обеих сторон встречались интересы к ликвидации памяти об эпохе Охридской архиепископии: для греков, как обидная память о неудаче византийского дипломатического искусства, для русских, как ненужный предлог, тормозивший прославление личности и дела Владимира.
Правда, Корсунская легенда старалась сгущенными красками изобразить Владимира как великого блудника, а самое крещение его выставляла как случайность на пути «добывания» девиц (сначала дочери Корсунского князя, потом сестры императоров), причем сам Владимир — по легенде — уверовал лишь в момент крещения, получив благодатное исцеление как прощение за обманный отказ по получении невесты принять веру Христову. Но в переделке
1. Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 157.
2. Шахматов А. А. Корсунская легенда...; Его же. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. Гл. V.
168
игумена Ивана многое было смягчено, многое переиначено. Так, оставляя из Древнейшего свода 1039 г. описание выбора вер, но заставляя Владимира после речи греческого философа остаться лишь почти убежденным, автор Начального свода 1095 г. заполнил год между действительным крещением Владимира и походом на Корсунь рассказом об отправке послов из Киева к разным народам, чтобы испытать их обряды, в результате чего киевский князь окончательно склоняется к греческой вере, затем ведет Владимира на Корсунь и здесь заставляет креститься и получить церковную иерархию. Так получается, по замечанию Е. Е. Голубинского, психологически невозможное описание религиозных исканий Владимира, но ничего неудобного для памяти крестителя Руси не остается, особенно потому, что исчез мотив «добывания» девиц с пропуском всего эпизода о дочери Корсунского князя. Образ Владимира, как великого блудника, отчасти обесцвеченный указанным изложением, переносился всецело на языческую пору его жизни и очищался принятием христианства:
«бѣ бо (Владимир) женолюбець, яко же Соломонъ: у Соломона бѣ бо, рече, женъ семьсотъ, а наложниць 300. Мудръ же бѣ, а наконѣцъ погыбе: сей же бѣ невѣгласъ, а наконецъ обрѣте спасеніе» [1].
Из прочих поправок, внесенных автором Начального свода 1095 г. в Корсунскую легенду, можно вспомнить пропуск имени митрополита, полученного Владимиром по крещении, называвшегося по легенде Михаилом, и перемену титула епископа Анастаса в иерея Анастаса или просто в Анастаса (§ 10в и 14).
§ 92г. Житие Антония было использовано автором Начального свода 1095 г. в очень скромном объеме, что и понятно, так как принятие всего Жития целиком было бы равносильно отказу от прошлой истории Печерской обители. Не касаясь мелких заимствований, как имени слуги св. Бориса, убитого вместе с князем, или указания на мятеж в Польской земле [2], остановимся на самом важном, т. е. на переделке по Житию той статьи летописи, которая излагала возникновение Печерской обители. Откинув тенденциозную хронологию Жития, автор Начального свода вставил в биографию Антония до его поселения в пещере Илариона путешествие на св. Гору, заменив этим упоминание Свода 1073 г. о путешествии Антония, по-видимому, в Болгарию. На св. Горе Антоний принимает монашество и получает иерейский сан, так что мог постригать в Киеве приходящую в его пещеру братию. И Начальный свод 1095 г. старательно следит за передачею благодати Афона на Печерскую обитель, заставляя игумена, постригшего Антония, сказать: «да иди опять вь Русь, и буди благословение от св. Горы и мнози отъ тебе чернорисци будуть»; самого Антония — молиться в пещере Илариона: «и да будеть на мѣстьци семь благословение св. Горы и моего игумена, иже мя постриглъ»; при удалении в иную пещеру — обратиться к братии со словами: «се Богъ васъ, братье, совокупи отъ благословения есте св. Горы, иже постриже мене игуменъ св. Горы, а я васъ постригалъ; да буди на васъ благословение первое от Бога, а второе от св. Горы»; и, наконец, при разрешении на поставление монастыря сказать: «благословенъ Богъ о всемь и молитвами св. Богородица и сущихъ отець, иже въ св. Горѣ, да будеть с вами». Проследив таким образом прямую передачу благословенья св. Горы на Печерскую обитель, автор Начального свода не забывает сделать еще раз напрашивающееся и без того заключение: «есть же Печерьскы манастырь от благословения св. Горы пошелъ» [3].
Что заставило игумена Ивана, не принявшего Жития Антония в целом, взять из него эту мысль о связи Печерского монастыря с Афоном? Думаю, из
1. Новгородская летопись по Синодальному списку. СПб., 1888. С. 30.
2. Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 1913 и 1914.
3. Ипатьев., 6559 г.
169
предыдущих рассуждений о положении Печерской обители в отношении к митрополии это может найти объяснение. Уже указывалось выше (§ 65), что ктитор Печерского монастыря скончался, по-видимому, не сделав распоряжения о независимости монастыря от епархиальной власти, и Печерской обители предстояло стать к последней в обычные отношения покорности и послушания. Нестор в Житии Феодосия пытался провести мысль, что Антоний и не должен был делать соответствующего завещания, так как он еще при жизни передал монастырь братии, сам удалясь в безмолвие. Близость Феодосия к правящим князьям — Изяславу, потом Святославу — и то почтение, какое возбуждала личность и деятельность преподобного среди киевского общества, были достаточною гарантиею свободной от вмешательства кафедры жизни монастыря. Но уже Феодосия тревожила непрочность положения в будущем, что видно из его обращения к князю, как оно читается в летописи: «се передаю ти манастырь на сблюденье, еда будеть что смятенье в немь; и се поручаю игуменьство Стеѳану, не дай его въ обиду». После смерти Феодосия, как видели выше, не у всякого игумена создавались такие отношения с князем киевским, как у Феодосия с Изяславом и Святославом, а отсюда — постоянный страх за возможное вмешательство митрополии во внутреннюю жизнь и направление монастыря. Мысль Жития Феодосия о передаче Антонием монастыря братии еще при своей жизни — нельзя было признать удачною, так как она не могла быть подкреплена документально. Монастырь жил, правда, без видимого вмешательства кафедры, но и без серьезных гарантий на будущее. Желанием укрепить положение монастыря от власти митрополита и было, видимо, продиктовано заимствование игуменом Иваном в Начальный свод 1095 г. рассказа об афонском благословении Антония.
Афон, как известно, находился в особых условиях жизни: он подчинялся непосредственно императору, и власть патриарха над ним не распространялась до 1313 г., когда император Андроник Старший передал Афон патриарху, признав свою инвеституру проту Афона делом неканоничным. Еще епископу Порфирию приходила мысль, что порядки Афона в смысле подчинения его светской власти, помимо власти духовной, перешли и в наш Печерский монастырь, так как их принес с собою преподобный Антоний [1]. Нужно думать, что этого вывода читателя и желал игумен Иван, уверенный в необходимости признания правильности его и со стороны митрополичьей кафедры, так как вывод этот опирался на Житие Антония, составленное при кафедре. Так была выдвинута новая попытка укрепления независимого положения Печерского монастыря от митрополичьей власти. Конечно, этот же вывод, сделанный Печерским монастырем из Жития Антония, заставил кафедру отказаться со своей стороны от мысли провести канонизацию Антония, несмотря на благоприятное отношение к митрополии князя Святополка в первые годы его княжения в Киеве (§ 91).
Что касается других заимствований автора Начального свода 1095 г. из Жития Антония, то здесь нам неясны или мотивы таковых (как, например, в указании, что Студийский устав взят у какого-то чернеца Михаила, а не прислан братом Ефремом), или причины затруднений, в каких был игумен Иван (например, с мирским именем Антония), не находя возможным склониться ни в сторону Жития, ни в сторону Свода 1073 г.
§ 93. Пока у киевского князя Святополка длился разрыв с «первой дружиной» и Киево-Печерским монастырем, казалось бы, новому митрополиту можно было достичь многого в смысле усиления греческого влияния, но,
1. История Афона... СПб., 1892. Ч. III. С. 7.
170
видимо, краткость времени помешала этому: митрополит прибыл в 1096 г. (§ 87), а уже к 1098 г. Святополк успел замириться с первой дружиной и Печерскою обителью (§ 90). Неудивительно поэтому, что, кроме отклонения канонизации Владимира и Феодосия, при условии полной подготовленности Киева к последней, митрополит ни в чем не успел, и в частности Печерский монастырь остался вне влияния и власти кафедры, что видно из расправы князя Святополка с игуменом Иваном, заточенным в Туров, и братиею обители, двое из которых были казнены князем Мстиславом Святополковичем, где не видим привлечения карающей руки митрополита. В этом можно усматривать боязнь князя Святополка киевской общественности, которая, будучи, конечно, за русское направление Печерского монастыря, могла простить князю расправу с монастырем, как политическим врагом, но не простила бы отдание монастыря во власть кафедры.
В 1098 г. у Святополка произошло примирение с Печерской обителью, и князь почувствовал себя спокойно от друзей Мономаха в Киеве, к каким он мог причислять игумена Печерского монастыря. Ждем попыток со стороны Святополка отозваться на заботы и мечты обители преподобного Феодосия и помощи со стороны князя к их осуществлению. Но этого не видим. Причину этого нужно искать в той позиции, какую занял митрополит Николай и по отношению к Святополку, ставшему на дорогу русской церковной политики, так и к Мономаху, продолжавшему искусно привлекать к себе киевскую общественность наружною преданностью русским планам Печерской обители, продолжая в этом политику последних лет Всеволодова княжения в Киеве. За все время пребывания митрополита Николая (1096—1101 гг.) на Киевской кафедре поставлен лишь один епископ Никита в Новгород, да и тот в первый же год прибытия митрополита. Между тем были вдовствующие кафедры, и вдовство их длилось не один год. Так, еще в 1094 г. скончался епископ Стефан Владимирский, и кафедра Владимирская не замещается почти десять лет. Нельзя это объяснить политическими обстоятельствами, потому что Волынью до 1097 г. спокойно владел Давид Игоревич, друживший со Святополком Киевским, и только после Любецкого съезда здесь началась борьба; наконец, осенью 1100 г. на съезде в Уветичах Волынь перешла в руки Святополка [1], и у нас есть сведения, что в 1101 г. митрополит принимал участие в «молении» Святополка за Ярослава Ярополковича. Но у митрополита могла быть мысль вообще закрыть Владимирскую кафедру, так как быть второю викарною для митрополии она, как знаем, не смогла и около 1091 г. пришлось вновь открыть епархию Юрьевскую? (§ 51). Однако преемник Николая в первый же год своего пребывания на митрополии при тех же самых политических обстоятельствах ставит епископа во Владимир.
Переходя к рассмотрению истории других епархий, находящихся в руках Мономаха, видим, что кафедра Ростова после смерти епископа Исаии, упоминаемого в 1089 г., сливается под рукою Переяславского епископа Ефрема и остается незамещенной почти до середины XII в. Можно объяснить себе это как желание Мономаха закрыть Ростовскую кафедру, открыв взамен ее в своих землях кафедру Смоленска, где в 1101 г. заложена «камяна епискупъя» [2]. Однако и в Смоленск назначения епископа не последовало.
Наконец, нельзя не остановиться и на том, что преемнику Николая пришлось в первый же год своего пребывания в Киеве поставить сразу трех епископов: во Владимир, Переяславль и Полоцк. Все это и дает право думать, что
1. Грушевський М. Істория України-Руси. T. II. С. 97.
2. Ипатьев., 6609 г.
171
в незамещении кафедр нужно видеть несогласие митрополита Николая со Святополком и Мономахом.
§ 94а. Вступление в управление русскою церковью нового митрополита принесло значительное оживление церковной жизни. Имеем точные даты прибытия Никифора в Киев (6 декабря 1104 г.) и торжественного вступления его на стол (18 декабря 1104 г.). Сейчас указывалось, что митрополит Никифор в первый же год своего пребывания в Киеве ставит трех новых епископов: Амфилохия — во Владимир (27 августа 1105 г.), Лазаря — в Переяславль (12 ноября 1105 г.), Мину — в Полоцк (13 декабря 1105 г.). Как ни коротко сообщение летописи об этих поставлениях, оно дает материал для наблюдений. Оставляя в стороне епископа Амфилохия, о котором решительно ничего не знаем, откуда он взят на кафедру, остановимся на назначении епископом Лазаря, про которого можно догадаться, откуда он взят в Переяславль, и Мины, про которого знаем это. Лазарь, взятый Мономахом в Переяславль, конечно, тот игумен Выдубицкого Всеволожа монастыря, при котором было «священие» церкви св. Михаила в 1088 г. [1] Это не мимолетное наблюдение. Доселе Всеволод и Мономах брали епископов из Печерской обители. Так Всеволод взял Леонтия и Исаию в Ростов, Ефрема — в Переяславль, Луку — в Белгород, Марина — в Юрьев, Николая — в Тмуторокань, Стефана — во Владимир, наконец, игумена Николая — в Переяславль — все постриженники Печерского монастыря. Мономах взял за это время, до 1105 г., одного епископа в Новгород, где сидел его сын Мстислав, — Никиту из братьев обители св. Феодосия. Правда, это было время дружбы монастыря с Мономахом, вселявшей тревогу в Святополка. Не значило ли теперь назначение Лазаря в Переяславль окончания этой дружбы в связи с установлением добрых отношений монастыря со Святополком, соперником Мономаха? Когда в Новгороде скончался, скоро к этому времени [2], епископ Никита, на его место ставится Иван не из постриженников Печерского монастыря, хотя политическое положение оставалось прежнее, в Новгороде сидел все тот же Мстислав Владимирович. Забегая несколько вперед, обратим внимание на поставление в Переяславль после смерти епископа Лазаря в 1117 г., уже в пору княжения Мономаха в Киеве, опять игумена Выдубицкого монастыря Сильвестра (1118 г.) и на отсутствие назначений на епископские кафедры с этих пор на долгое время постриженников Печерского монастыря, что дает право решительнее говорить о холодности Владимира и его семьи к Печерской обители. Если с этим сопоставим попытку изъятия летописания из рук братии этой обители и передачи его в тот же Выдубицкий монастырь, что случилось почти тотчас по вступлении Мономаха на Киевский стол (переработка свода Нестора игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром в 1116 г.), то перед нами полная картина расхождения Мономаха с Печерским монастырем. Впрочем, разрыв этот обозначился резко лишь после овладенья Владимиром Киева, так что поставление епископов Лазаря и Ивана было скорее признаком надвигающейся грозы, но не настолько ясным, чтобы до времени оттолкнуть от себя монастырь, могущий значительно помочь в осуществлении киевских планов Мономаха по смерти Святополка. Повидимому, Мономах старается до овладения Киевом идти в ногу с общественно-церковным настроением Киева, расположить к себе своею русскою настроенностью в церковных делах. Так, в своем Поучении детям среди прочих советов, раздаваемых не столько с целью поучения, сколько с целью вырисовки себя как князя пред обществом, Мономах пишет:
1. Там же, 6596 г.
2. По летоп. церквам Бож. Никита t 30 января 1107 г., по Новгор. 1-й — 30 января 1108 г.
172
«Епископы, и попы и игумены, с любовью взимайте отъ нихъ благословленье, и не устраняйтеся отъ нихъ, и по силѣ любите и набдите, да приимете отъ нихъ молитву отъ Бога» [1].
Здесь, конечно, с умыслом пропущено упоминание митрополита, — черта понятная и дорогая для киевских общественных кругов. Еще ярче рисует желание Мономаха привлечь к себе общую любовь и сочувствие — его отношение к главной национальной святыне Руси, к мощам святых Бориса и Глеба.
Святополк, после примирения с киевскими руководящими кругами в 1098 г., меняется и в отношении почитания святых братьев. По рассказу Житийного сказания о святых Борисе и Глебе, написанного сторонником Мономаха и в его княжение, к этой перемене Святополка принудило чудесное вмешательство святых Бориса и Глеба в насилия князя людям. Факт остается бесспорным: «И оттолѣ... на многа времена творяше праздникъ, часто приходя Вышегородѣ лѣтомъ» [2]. Владимир решается затмить Святополка в этом отношении и позолотил раки святых братьев. Не без умысла всему делу придается вид глубокой тайны: «И пришедъ ночью премѣри гроба, расклепавъ же дъскы серебряныя, позлати златомъ». Но почему такая таинственность? Ведь никто не запрещал тому же Мономаху «мьного приношение творити къ святыма», как не запретил Святополк Олегу Святославичу «възградити церковь скрушившуюся (во времена Всеволода) Вышегородѣ каменую», что уже, конечно, нельзя было делать ночью и тайно. Ответ на вопрос, почему Мономах расклепал серебряные доски гробов святых братьев «нощию» и почему «пакы тако же пришедъ нощию, обложь, окова чюдодѣиная и достохвалная святая та гроба, тако же нощию отиде» [3], будет ясен, если мы спросим, а кто же сделал святым братьям серебряные гробы, которые позолотил лишь Мономах? Выставляя Святополка в самом дурном свете, составитель Житийного сказания, очевидно, не пожелал сообщить, что Святополк не только летом приходил творить праздник в Вышгороде, но и сделал эти серебряные гробы. Владимир, желая затмить дело Святополка и позолотить гроба, мог сделать последнее только тайно и ночью, чтобы не дать Святополку права счесть этот поступок за личное оскорбление, хотя тайна эта была, конечно, общеизвестна. Характерно для Мономаха и то, что он не мог оставить непревзойденной постройку каменной церкви в Вышгороде Олегом Святославичем и строит в новом храме какой-то великолепный «теремъ серебренъ», о котором рассказчик не находит слов восхищения: «Яко не могу сказати оного оухыщьрениа, по достоянию довольнѣ, яко многомъ приходящимъ отъ Грекъ и инѣхъ земль глаголати: нигдѣ же сицея красоты бысть, а многыхъ святыхъ ракы видѣли есмы» [4].
Позлащение рак Мономахом относится к 1102 г. [5], т. е. до поставления Лазаря в Переяславль, а Ивана в Новгород, но погребение Евпраксии Всеволодовны в Печерском монастыре относится к 1109 г., т. е. было после поставления Лазаря и, кажется, Ивана [6]. В этом нужно усматривать желание Мономаха не оттолкнуть до времени Печерский монастырь, хотя епископы в открывшиеся в землях Мономаха кафедры взяты не из обители св. Феодосия. Конечно, понятно, почему Евпраксия не нашла себе вечного упокоения ни в св. Софии, ни в Десятинной церкви. Она была вторым неудачным браком за императором Генрихом IV, от которого после громкого процесса ушла на Русь, где скоро
1. Лаврент., 6604 г.
2. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 84.
3. Там же. С. 85.
6. Поставление Ивана Повтор, летоп. 2-я и 3-я относят к 1108 г., Новгор. 1-я знает только прибытие Ивана в Новгород в 1110 г.
173
постриглась (1106 г.). На Западе Евпраксия переходила в католичество, а по возвращении домой вернулась в православие. Едва ли можно было рассчитывать на погребение в митрополичьих храмах лица, уходившего из греческого исповедания. Но почему Мономах не положил тело сестры в Выдубицком отцовском монастыре? Погребение Евпраксии сопровождалось, конечно, не только тем, что «вчиниша над нею божницю, идѣже лежитъ тѣло ея» [1], но и добрым вкладом на помин души, что и показывает уменье Владимира скрывать свои думы и чувства от тех, от кого может потребоваться поддержка, и до тех пор, пока не минует возможность и надобность в последней.
Не жертвуя популярностью, Мономах, кажется, умел ладить и с противной стороной, найдя возможность установить добрые отношения с новым митрополитом Никифором. Так, выдавая в 1112 г. свою дочь Евфимию «въ Оугры за короля», Мономах обращается к митрополиту с вопросом, «како отвръжени быша Латина отъ святыя соборныя и правовѣрныя церквы» [2]. Такое приурочение послания митрополита Никифора об отвержении латинян вполне допустимо, если вспомнить, какие упреки получил Всеволод от митрополита Иоанна, когда выдавал свою дочь Евпраксию за императора Генриха IV (§ 47). Конечно, ответное послание митрополита не помешало Мономаху выдать дочь «въ Оугры», но нужно думать, что митрополит был польщен заботливостью князя по таким больным для грека вопросам.
Все это дает право думать, что Мономаху удалось привлечь к себе симпатии правящих верхов Киева, даже разных течений среди них, чем и объясняется возможность его появления в Киеве по смерти Святополка. Но о симпатиях к Мономаху широких кругов несколько преувеличивают, когда говорят, что они были прочны и глубоки, основываясь на роли Мономаха в половецких походах, где он еще в последние годы жизни Святополка взял все дело в свои руки [3]. Конечно, Мономах боролся упорно и мужественно, но есть основания думать, что первую роль в походах играл киевский князь Святополк, как изображал это Нестор в своем летописном Своде, дошедшем до нас в переделке игумена Сильвестра 1116 г., которая и выдвинула Мономаха на первый план (§ 95в).
§ 94б. В том же 1105 г., когда митрополит Никифор поставил Амфилохия во Владимир, Лазаря — в Переяславль, был поставлен в Полоцк Мина, постриженник Печерского монастыря. В этом поставлении нужно видеть решение церковного вопроса для Полоцка, где Всеславу не удалось вырвать от Ярославичей ни Новгорода, ни Смоленска, ни добиться епископии до самой смерти в 1101 г., несмотря на войны 70-х [4] и 80-х годов. По смерти Всеслава среди его сыновей произошли, видимо, которы, и летопись помнит участие Святополка, пославшего Путяту, Мономаха, пославшего сына Ярополка и Олега Святославовича, — в походе на Глеба Всеславича Минского за брата его Давида: «и не въспѣша ничтоже, и възвратишася опять» [5]. Это было в 1104 г., а в 1105 г. Полоцк получает епископа. Не забудем, что Глеб Всеславич был в родстве со Святополком, так как был женат на дочери Ярополка Изяславича. Этот Глеб и жена его были известны своею преданностью Печерской обители, как и Ярополк Изяславич, завещавший по себе монастырю «всю жизнь свою» [6]. Скоро после поставления в Полоцк постриженника Печерской обители —
1. Ипатьев., 6617 г.
2. Попов А. Историко-литературный обзор древн. русс. полемических сочинений против Латинян. М., 1875. С. 101.
3. Грушевьский М. Істория України-Руси. T. II. С. 106.
4. Ипатьев., 6575 г.; Лаврент., 6604 г.
5. Ипатьев., 6612 г.
6. Там же, 6666 г.
174
Мины, в 1108 г. «тряпезницю кончаша Печерьскаго манастыря при Фектистѣ игуменѣ, юже заложи повеленьемь Глѣбовымъ, иже ю истяжа» [1]. Позднее Глеб с женою сделали в Печерскую обитель огромный вклад, который после смерти Глеба был еще более усилен его вдовою, завещавшей после своей смерти «все и до повоя» за великую честь лежать вместе с мужем «оу св. Федосья оу головахъ» [2].
§ 95а. Перемена отношений Святополка к монастырю Печерскому в 1098 г. сопровождалась при новом митрополите для монастыря существенными результатами. И прежде всего, по-видимому, монастырь мог с облегчением почувствовать усвоение князем мысли об афонских порядках в Киево-Печерском монастыре.
«Того же лѣта вложи Богъ въ сердце аньхимандриту игумену Печерьскому, нача понужати Феоктистъ Святополка князя вопсати Феодосья в синаникъ, Богоу тако изволшю. Святополкъ же радъ бысть вообѣщася створити се. И се вѣды житье его и нача Святополкъ оузвѣщати житье Федосьево, и велѣ и вписати в сѣнаникъ, еже створи митрополитъ, вписа его в сѣнаникъ. Повелѣ же митрополитъ по всѣмъ епискупьямъ вписати Федосья в сѣнаникъ, вси же епископи с радостью вписаша, и поминають его во всѣхъ сборѣхъ» [3].
Княжеским повеленьем Феодосий, как видим, получает признание церковное, но не полное. В этом частичном, по выражению Е. Е. Голубинского [4], признании нужно усматривать известный компромисс между княжеским желанием объявить Феодосия святым, как это и было сделано, конечно, в монастыре, и противодействием митрополита, едва ли согласившегося на этот афонский порядок не только в монастыре, но и во всей русской церкви. Краткая запись летописи не оставляет сомнения в читателе, что возбужденное Феоктистом дело нашло сочувствие не только в князе («Святополкъ же радъ бысть...»), но и в епископах («вси же епископи с радостью вписаша...»), кроме митрополита, который только уступал радующемуся князю и радующимся епископам.
§ 95б. Любопытно, что Феоктист назван здесь архимандритом, тогда как раньше и позже (до конца XII в.) во главе монастыря стоят просто игумены. А. А. Шахматов указал, что Ипатьевский свод пользовался не дошедшей до нас Киево-Печерской летописью, где в конце XII в. редактор ее исправил титул Феоктиста на архимандричий, потому что в ту пору действительно Печерский монастырь стал архимандритией [5]. Но такое предположение не объясняет, почему нет этого титула перед именами других игуменов печерских, бывших после Феоктиста. Нельзя ли отнести поэтому титул Феоктиста к другому «повелению» князя Святополка лично Феоктисту, кончившемуся для игуменов печерских с переходом последнего на Черниговскую кафедру, тем более что кроме возражений митрополичьей кафедры теперь могли последовать и возражения нового киевского князя.
Так Печерский монастырь с 1098 г. стал под княжескую руку и почувствовал себя вполне охраненным от власти и вмешательства митропольи. От нее нужное монастырь получает через князя его повелением, как это было с канонизацией Феодосия, как это было и со вступлением нового игумена, после ухода в Чернигов Феоктиста (1112 г.).
«Сему же тако бывьшю (разумеется
1. Там же, 6616 г. 2. Там же, 6666 г. 3. Там же, 6616 г.
4. Голубинский Е. История русской церкви. T. I2. С. 389.
5. Шахматов А. А. Киево-Печерский Патерик и Печерская летопись // Изв. Отд-ния русс. языка и словесности Императ. Академии Наук. 1897. T. III. С. 822—823.
175
поставление Феоктиста в епископы) и братьи сущи безъ игумена. Совокупившимся братьи всѣй и нарекоша в собѣ игумена Прохора попина и възвистиша митрополиту и князю Святополку о немь. И повелѣ князь митрополиту поставити с радостью, и поставленъ бысть недѣлѣ масленоѣ в четвергъ, мѣс. февраля въ 9 день, и тако внидоша в постъ братья и со игуменомъ» [1].
Так казалась почти сбывшейся мечта Нестора, изложенная в Житии Феодосия, о праве братии избирать себе игумена без вмешательства епископской власти митрополита.
§ 95в. Летопись, веденная в эту пору в Печерском монастыре, повидимому, имела в виду показать, что дружба Святополка с монастырем была выгодной и полезной не только монастырю. Благодатная помощь обители св. Феодосия давала возможность князю с успехом бороться против половцев. Не удивительно, что монастырь старается связать себя с геройскими походами князей начала XII в. на половцев. Но удивительно то, что именно эта часть работы Нестора над летописанием встретила резкое осуждение со стороны Мономаха. Есть основание думать, что последнее случилось потому, что Нестор воспевал не только благодатную помощь монастыря, но и доблести руководителя походов — Святополка, тогда как новый киевский владелец себе желал приписать всю славу половецких разорений.
Как указывалось А. А. Шахматовым [2], после смерти князя Святополка, в Киево-Печерском монастыре был составлен трудами знаменитого Нестора новый летописный Свод, доводивший изложение до года смерти князя. В 1116 г. игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр переработал эту летопись Нестора, главным образом конец ее, где годы 1110—1113 совсем опустил [3]. По работе Поликарпа, одного из составителей Киево-Печерского Патерика, пользовавшегося подлинною летописью Нестора, видим, что Сильвестр опускал не без умысла те или другие известия Свода Нестора. Легко проследить очень решительную наклонность Сильвестра к Мономаху, в семейном монастыре которого он и игуменствовал. Так, в переработке Сильвестра опущен рассказ Нестора о столкновении Ростислава Всеволодовича с монахом Печерского монастыря Григорием, кончившемся потоплением Григория по приказанию князя, которому Григорий предрек скорую смерть; так, опущен рассказ о заточении Святополком в Туров игумена Печерского монастыря Ивана и о казни Мстиславом Святополковичем двух монахов Печерского монастыря, вероятно, потому что в летописи Нестора это было изложено так, что выставляло Святополка не с дурной стороны, тем более что заканчивалось все рассказом о примирении Святополка с обителью; так, опущен рассказ о чудесном предсмертном благословении, полученном Святополком перед походом 1107 г. от монаха Прохора, хотя оставлено место, где говорится об обычае Святополка перед битвою заходить в Печерскую обитель покланяться гробу Феодосия; наконец, Сильвестр переделал рассказ Нестора о трех огненных столпах, появившихся в Печерском монастыре в 1110 г. и означавших кончину трех братьев монастыря (Кукши, Никона и Пимена), что связывалось, как благодатная помощь, с походом 1111 г., где участвовали тоже три князя (Святополк, Владимир и Давид), причем в переделке Сильвестра три столпа превратились в один, а упоминание о кончине трех братьев монастыря совсем пропало. Во второй редакции Повести вр. лет (1118 г.) столп даже оказался явленным, как небесное
1. Ипатьев., 6620 г.
2. Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 2.
3. Шахматов А. А. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись. С. 45—46.
176
покровительство, Владимиру; очевидно, этот второй редактор правильно понял мысль Сильвестра:
«Се бо якоже рекохомъ видинье видиша в Печерськомъ манастыри еже стояше столпъ огненъ на тряпезници, также преступѣ на цьрковь и отдуда к Городцю: ту бо бяше Володимеръ в Радосыни, и тогда се ангелъ вложи Володимеру въ сердце нача понужати, якоже рекохомъ...» [1].
По труду Поликарпа мы знаем, что из Свода Нестора опустил Сильвестр, но только о столпах и о благословении Прохора Святополку знаем, как он переделал эти известия. Однако является возможность думать, что переделки этими случаями не ограничились, а затронули и все те, где теперь в Повести временных лет Владимир Мономах в совещаниях заставляет Святополка отказываться от своего мнения и всегда в том смысле, чтобы идти в поход и получить победу. Нельзя допустить, чтобы также все это читалось в Своде Нестора, имевшем целью восхвалить Святополка. К счастию, мы можем приблизительно судить, как излагал Нестор, по случайно уцелевшему отрывку:
«Святополкъ же приде [2] завътреню в Печерскыи манастырь на оуспенье св. Богородица и братья цѣловаша и радостью великою, яко врази наши побѣждены быша молитвами св. Богородица и великого Федосья, отца нашего. И тако бо обычаи имяше Святополкъ: коли идяше на воину или инамо оли поклонився въ гроба Федосьева и молитву вземъ оу игумена сущаго тоже идяше на путь свои» [3].
§ 95г. При жизни Святополка, как уже знаем, в 1112 г. случилось поставление на Черниговскую кафедру, освободившуюся за смертью епископа Ивана в 1111 г., архимандрита Печерского монастыря Феоктиста, и это последнее известное нам поставление на епископскую кафедру постриженника Печерского монастыря на долгое, по-видимому, время, так как дом Мономаха, утвердившись в Киеве, не придерживался традиций Печерского монастыря, который, естественно, уходит в тень родового Всеволодова монастыря — Выдубицкого. Черниговская кафедра находилась в политическом обладании Давида Святославича, духовником которого и был Феоктист. В дальнейшем мы увидим, что среди Святославичей долго жила любовь к Печерскому монастырю и русскому его направлению, пока междукняжеская борьба в доме Мономаха не заглушила во втянутых в нее черниговских князьях интереса к делам церковным.
§ 96. Как отмечена была смерть Святополка в Своде Нестора, с уверенностью сказать не можем, но, во всяком случае, там говорилось более того, что читаем теперь в Ипатьевской, где лишь указано место смерти князя, да прибавлено:
«и плакашеся по немь бояре и дружина его вся, пѣвше над нимь обычныя пѣсни и положиша въ церкви св. Михаила, юже бѣ самъ создалъ. Княгини же его много роздали богатьство монастыремъ и попомъ и оубогымъ, яко дивитися всѣмъ чловѣкомъ, яко такоя милости никтоже можетъ створити» [4].
Оставляя в стороне то обстоятельство, что плакались по Святополку только «бояре и дружина его вся», так как здесь явное желание показать, что плакались лишь близкие, а остальные радовались приходу Владимира на место Святополка в Киев, остановимся на том, что совершенно не сказано, как хоронили князя, так как слова: «пѣвше над нимь обычныя пѣсни» — не дают понять, насколько торжественна была обстановка и участвовал ли в ней, например, митрополит, который в этом же году встречает в Киеве Мономаха [5]. К этому присоединяется совершенно необычное для киевского князя погребение
1. Ипатьев., 6619 г.
2. Лаврент., 6615 г.
3. Ипатьев., 6614 г.
177
Святополка в его княжем монастыре, где он за пять лет до того заложил церковь св. Михаила «Золотоверхую» [1]. Неупоминание участия митрополита в погребении Святополка, погребение его не в Десятинной церкви и не в св. Софьи, а в церкви своего монастыря — дают право говорить о каких-то недобрых отношениях к нему митрополита. Да оно и понятно, если вспомнить «повеления» Святополка митрополиту, едва ли вызывавшие у митрополита сочувствие. Едва взял Владимир стол Святополка, как в том же году «поставиша епископа Данила Гургеву, а Бѣлугороду Никиту» [2], и это в связи с предыдущим можно понять так, что обе кафедры не освободились сейчас же по смерти Святополка, а вдовели еще при Святополке, но вследствие недобрых отношений князя с митрополитом — не замещались.
§ 97. Смерть Святополка, как известно, открыла дорогу в Киев его давнему сопернику — Мономаху. Как случилось это событие, мы восстановить с точностью не можем, потому что в летописном изложении и предложение Владимиру занять стол Киевский, и разграбление двора тысяцкого Путяты и «жидов», и, наконец, новое послание к Владимиру с предложением скорее идти в Киев, чтобы не последовало дальнейшего разграбления домов «ятрови» князя, бояр и даже монастырей, — все исходит от «киян», которые таким образом и приглашают Владимира, и грабят, и вновь приглашают, чтобы прекратить тем свой же грабеж. Однако отметим в этом изложении, что вслед за разграблением двора тысяцкого Путяты и «жидов» бунтующее население имеет в виду грабить, кроме ятрови Владимира, бояр и монастыри. Сопоставим это с изложением обстоятельств вступления Владимира на Киевский стол в Житийном сказании о святых Борисе и Глебе, где сообщается, что по преставлении Святополка
«много мятежю бывшю и крамолѣ въ людехъ и молвѣ немалѣ и тъгда совокупившеся вси людие паче же болшии и нарочитии мужи шедше причтомъ всихъ людии моляху Володимера да шедъ оуставить крамолу сущюю въ людехъ. И въшедъ оутоли мятежь и голку людьскую и прия княжение Рускыѣ земли» [3].
Кажется, во-первых, здесь яснее можно понять, какие киевляне звали Владимира, а какие грабили дворы, а во-вторых, нет и речи о двух приглашениях Владимира. Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку низов («людей») расправиться с правящими, так сказать княжескими верхами, и не исходило ли приглашение Владимира на стол именно из кругов «болшихъ и нарочитыхъ мужей» и монастырей, а не ото всех киевлян, как изображает летопись. Что круги эти после примирения их со вступлением Святополка на Киевский стол не упускались Владимиром из виду и, как указывалось, вызывали с его стороны ряд шагов, направленных к укреплению своей среди них популярности, в этом не может быть сомнения. Не вызывает поэтому удивления и торжественная встреча, которую увидел Владимир в Киеве, где «оусрѣтоша и митрополитъ Никифоръ съ епископы и со всими Кияне с честью великою» [4], где если «все кияне» больше звучит официальным описанием, то искреннее участие митрополита вполне понятно при уменьи Владимира и с ним держать добрые отношения. На вопрос, какие епископы могли быть при встрече Владимира, укажем, что по всем вероятиям кафедры Белгорода и Юрьева вдовели; Феоктист, поставленный в Чернигов 12 января этого года, был уже 19 в Чернигове [5], так что едва ли был в Киеве в апреле;
1. Там же, 6616 г. 2. Там же, 6621 г.
3. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 86.
4. Ипатьев., 6621 г.
5. Там же, 6620 г.
178
как за дальностью расстояния не могли успеть и Иван Новгородский, и Мина Полоцкий; следовательно, присутствовали епископы Амфилохий Владимирский и Лазарь Переяславский.
§ 98. Вступление Владимира в Киев выдвигало дом Всеволода на первый план с большой силой, потому что к своим владеньям Мономах присоединил теперь еще всю «Киевскую волость», т. е. Киевское и Туровское княжества. В том же году Мономах приступает к устройству в Киевской земле дел церковных, так как Юрьевская и Белгородская кафедры при Святополке (не знаем как долго) вдовели. Ипатьевская сообщает, что в Юрьев был поставлен Данила, а в Белгород — Никита [1]. Между тем в Лаврентьевской назван Данила, без указания кафедры, но с указанием времени поставления — 6 января — и Кирилл («Томже лѣтѣ поставиша Кирила епископомъ, мѣс. ноября въ 6 день») [2], Никита же не назван. К счастью, мы можем сказать, что все кафедры тогда были заняты (Иван — в Новгороде, Никита — в Белогороде, Даниил — в Юрьеве, Феоктист — в Чернигове, Амфилохий — во Владимире, Лазарь — в Переяславле, Мина — в Полоцке), за исключением кафедры Ростова, которую, повидимому, Мономах желал заменить кафедрой Смоленска, но обе кафедры оставались свободны не только во время Мономаха, а, кажется, до 1137 г., так что Кирилла просто некуда было поставить. Обычное помещение Кирилла в Туров не основательно, так как кафедра эта, как увидим, еще не была открыта. Недоумение может объясниться, если посмотреть на упоминание Никиты в Ипатьевской под 6623 г., где при перечислении епископов, бывших на перенесении мощей святых братьев в новую каменную церковь, сказано, что был митрополит Никифор «с попомъ Никитою Бѣлогородьскымъ». Не здесь ли отгадка непонятного поставления «Кирила епископомъ» в Лаврентьевской летописи? Одно из имен могло быть поповским, другое монашеским одного и того же лица, поставленного в епископы из попов. Наше предположение исключает возможность в написании «с попомъ Никитою Бѣлогородьскымъ» видеть не понятое «съ епископомъ» на том основании, что как раз в то время в Киеве это был не единичный почему-то случай поставления попов, или вернее из попов, на высокие посты церкви. Так в 1108 г. в Новгород поставлен Иван «Попынинъ», или «Попіанъ» [3], а в 1112 г. в Печерский монастырь по избранию братии поставлен Прохор «попинъ» [4].
§ 99. Во времена Святополкова княжения в Киеве Мономах, как видели выше (§ 94а), умело держит отношения дружбы и с митрополитом Никифором, и с Печерским монастырем, и сочувствующими последнему общественными кругами. По вступлении своем на золотой Киевский стол Мономах должен был открыть свое истинное направление в делах церковных, и мы видим, что, оставаясь в старой дружбе с митрополитом, он сразу вступает в резкую борьбу с монастырем. По посланию митрополита Никифора к Мономаху о посте и воздержании чувств [5], драгоценному по живой характеристике князя, полному, к сожалению, нам неуловимых намеков, написанному в искательных тонах, — мы можем судить, что отношения Мономаха к митрополиту были добрыми и прочными с заискиванием со стороны Никифора.
Около этого времени, и во всяком случае, еще при жизни Владимира написанный рассказ Василия об ослеплении Василька, заменивший в Повести
1. Там же, 6621 г.
2. Лаврент., 6622 г.
3. В Новгор. 2-й не понятое: «попомъ жилъ 20 лѣтъ», а Иван епископом был 20 лет (см.: Голубинский Е. История русской церкви. T. I1; доп. к с. 673 на с. 943).
4. Ипатьев., 6620 г.
5. Русские достопамятности. С. 59—75.
179
временных лет рассказ об этом же Нестора, говорит о дружественных отношениях Владимира к митрополиту, перенося их на предшественника Никифора — Николая, так как излагает событие 1097 г.:
«Володимеръ... послуша... и митрополита тако же чтя санъ святительскыи, не прѣслуша молбы его. Володимеръ же такъ есть любьзнивъ, любовь имѣя к митрополитомъ і к епискупомъ, паче же черноризенькии чинъ любя» [1].
Такие отношения к митрополиту предполагают дурные отношения к Печерскому монастырю. И мы действительно видим, что оба только что поставленные Мономахом к себе епископа не были из постриженников Печерской обители. Вспомним, что это уже третий и четвертый случаи, когда Владимир не берет епископов из монастыря св. Феодосия на открывавшиеся кафедры (как Лазарь — в Переяславль, Иван — в Новгород). Затем сюда же нужно отнести переделку летописного Свода Нестора, доводившего изложение до 1113 г., предпринятую в Выдубицком Всеволожем монастыре игуменом его Сильвестром (между 1113—1116 гг.), конечно, по указанию Мономаха. Этого Сильвестра в 1118 г., по смерти епископа Лазаря, Владимир ставит в Переяславль. Нелишне упомянуть, что по Киевской летописи, доведенной до 1200 г. [2], какую читаем в Ипатьевском своде, мы имеем основание думать, что литературная работа Печерской обители, летописанием которой пользовался редактор Киевской летописи 1200 г., прервалась после работ Нестора на все время княжения в Киеве Мономаха, как и на ближайшее к нему время. Первою летописною записью Печерского монастыря после упоминания об избрании игуменом Прохора попина, которое нужно отнести ко времени еще Святополка, «повелениемъ» которого Прохор был поставлен, является краткая заметка о смерти Прохора под 1126 годом [3], такая же под 1130 годом о поковании раки Феодосия, и только ко второй половине XII в. наблюдается в обители вновь оживление литературной работы. Можно задаться вопросом, во что же теперь отлились отношения монастыря с митрополичьей кафедрой, если нет над ним опекающей руки киевского князя, как это было до вступления Мономаха в Киев. Резкого изменения в положении Печерского монастыря относительно кафедры мы, однако, при Мономахе не видим, что нельзя не поставить в связь с любовью и преданностью обители св. Феодосия черниговских Святославичей, с которыми Мономаху приходилось считаться.
§ 100. Междукняжеские отношения эпохи Мономахова княжения в Киеве привели к прочному вмешательству в нам неизвестные ближе дела Полоцка. В 1116 г. между Мономахом и Глебом Минским произошла борьба, возобновившаяся опять через два года и окончившаяся «выведениемъ» Глеба из Минска и «приведениемъ»в Киев, где Глеб и скончался в том же (1119) году. Тело его, как одного из самых горячих почитателей обители Феодосия и крупнейшего вкладчика, было положено в Печерском монастыре «оу головахъ» Феодосия.
Скоро после первого замирения Глеба вспыхнула борьба с Ярославом Святополковичем, не терявшим, видимо, надежд на Киев [4]. Борьба привела к бегству Ярослава в Польшу и овладению Мономахом Волынью (1117 г.). Правда, в 1123 г. Ярослав сумел в союзе с Ростиславичами и с помощью поляков, венгров и чехов поставить Мономаха в затруднительное положение, но
1. Ипатьев., 6605 г.
2. Шахматов А. А. Киево-Печерский Патерик и Печерская летопись // Изв. Отд-ния русс. языка и словесности Императ. Академии Наук. 1897. Кн. 3. С. 824.
3. Ипатьев., 6634 г.
4. Грушевський М. Істория України-Руси. Т. II. С. 111.
180
случайная смерть Ярослава от руки каких-то двух ляхов, едва ли не наемных убийц, окончательно закрепила за Владимиром Волынь. Лирические отступления летописца при рассказе об этом событии свидетельствуют, конечно, не о правоте Мономаха, а лишь о безусловной преданности автора его дому.
§ 101. В 1115 г. произошло большое церковное торжество: освящение нового храма в Вышгороде и перенесение рак с телами Бориса и Глеба. Торжество это было делом Олега Святославича, создателя храма. Он выступает в одной подробности описания именно как устроитель торжества и хозяин праздника: князья и духовенство по освящении храма «обѣдаша оу Ольга» [1], хотя и в летописи, и в Житийном сказании на первое место ставится Владимир [2]. В торжестве этом участвовал митрополит Никифор и епископы: Феоктист Черниговский, Лазарь Переяславский, Никита Белгородский, Давид Юрьевский [3] и Мина Полоцкий [4] и целый сонм игуменов с Прохором Печерским во главе. Но торжество прошло не совсем гладко, между князьями возник спор о месте поставления рак: Владимир желал поставить их посреди церкви, так как приготовил «терем серебрен», долженствующий затмить дар святым братьям Олега, а Олег и Давид желали «поставити я в комару, идеже отець мои назнаменалъ, на правой сторонѣ, идеже бяста оустроенѣ комарѣ има» [5]. В этой мотивировке Олега («отець мои», вероятно, из речи Олега) любопытно обоснование желанием отца его, Святослава, который действительно «оумысли създати церковь камену святыма, и създавъ ю до и лакоть възвышеи, преставися» [6]. Спор мог возгореться с большой силой, потому что если храм начал строить Святослав, то продолжал Всеволод, и политическое обладание Вышгородом было сейчас в руках сына Всеволода, приготовившего и «терем» удивительной красоты, и работы. Любопытно упорство обеих сторон. По Лаврентьевской можно судить, как продолжительна была распря: церковь святили 1 мая, перенесение мощей было 2 мая и только, «а въ 4-й день поставиша я в рацѣ на мѣсту» [7]. Дело по предложению митрополита и епископов пришлось решить жребием. Описания этого торжества единогласно сходятся на огромности количества пожелавших принять участие в празднике и даже о затруднительности, которая возникла вследствие этого в церемонии. Это дает право заключить, что почтение к святым братьям как национальной святыни было уже доступно широким кругам населения. Вот почему Владимир, тонкий и осмотрительный политик, не позволял никому перебить свою славу пламенного поклонника Вышгорода.
Замечательно, что по устроении новой церкви и вторичном перенесении мощей в 1115 г. появляются три произведения духовной литературы: Проложное сказание о свв. Борисе и Глебе, Житийное сказание и Паримийное чтение, воспользовавшиеся Начальным сводом и Несторовым сказанием о свв. Борисе и Глебе. Появление Житийного сказания, явно пристрастного в своей дополнительной части к Мономаху, можно объяснить только нежеланием пользоваться работою Нестора, какое, очевидно, было у Мономаха при его отношениях с Печерскою обителью.
1. Ипатьев., 6623 г.
2. Не лишено, может быть, в указанном смысле значения то, что Феоктист Черниговский стоит и в летописи, и в Житийном сказании на первом месте после митрополита как епископ черниговских князей — устроителей нового храма.
3. Ипатьев., 6623 г.
4. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 87.
5. Ипатьев., 6623 г.
6. Срезневский И. И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 81.
7. Лаврент., 6623 г.
181
В 1117 г. Владимир заложил церковь каменную «прекрасну» святым братьям «на Льтѣ» [1], «идеже св. Бориса кровь прольяна бысть» [2]. Конечно, это было новое свидетельство «великой веры», которую Владимир «стяжа к Богу и сродникома своима, и святыма мученикома Борису и Глѣбу». Церковь эта характеризуется летописцем как «милая» Владимиру [3]. Случайно узнаем, что в Чернигове построена церковь святых мучеников Бориса и Глеба, и скончавшийся перед тем за два года (1123 г.) Давид Святославич в ней погребается [4]. Соревнование Чернигова с Киевом не прекращалось, значит, и в дальнейшем. При такой изощренной преданности памяти первых русских святых пустым местом остается в биографии Мономаха его отношение к памяти и обители св. Феодосия.
§ 102. С чувством живого удовлетворения мог Мономах оглянуться в конце своей жизни на положение своего дома в Русской земле. Ему принадлежали огромные земли, лишь Черниговское и Галичское княжества находились в чужих руках, да в Полоцком под его рукою сидели князья особой ветви. И поразительно, что при такой политической силе Мономах остается глухим к национальным заданиям русской церкви, если не считать его почитания святых братьев. Нет решительно ни одного шага, в котором можно бы было подметить желание полегчить греческую руку.
Когда в 1116 г. «Леонь царевичь зять Володимерь» пошел на императора Алексея и, после занятия нескольких городов на Дунае, пал от руки подосланных императором убийц, Владимир сделал попытку удержать города зятя и «посла Ивана Воитишича и посажа посадники по Дунаю», а потом посылал сына Вячеслава «с Фомою Ратиборичемъ», но все предприятие кончилось неудачно. Трудно сказать, как отразилось это на отношениях митрополита к Мономаху, но в Византии, по-видимому, очень чутко отозвались на этот шаг киевского князя. Несомненно в связи с приведенным известием стоит запись 1122 г.:
«ведена Мьстиславна въ Грѣкы за царь и митрополитъ Никита приде изъ Грекъ» [5].
Митрополит Никифор скончался в предыдущем году, в апреле [6]. Может быть, сюда же нужно отнести известие о перенесении из Константинополя в Киев перста Иоанна Крестителя [7], что являлось незаурядным, конечно, церковным торжеством и вызвано было желанием греков выразить тем почет и уважение к Мономаху.
§ 103. Мономах, как личность, стоит перед нами с большою выпуклостью на фоне тех «имен и имен», на которые жаловался знаменитый историк русской церкви. О Мономахе, кроме летописных надгробных слов, проникнутых большим придворным лиризмом, имеем ряд данных, сходящихся в общей оценке. И митрополит Никифор в своем Поучении, и неизвестный Василий в своем Сказании об ослеплении Василька, и, наконец, сам Мономах в своем Поучении детям — рисуют перед нами живую фигуру князя, проникнутого религиозностью и церковностью, нищелюбца, гостеприимца, воздержанного в еде и питье, князя неутомимого в трудах и походах. Но к этой характеристике личности Мономаха, странно, на наш современный взгляд, идут тонкие ходы
1. Ипатьев, и Лаврент., 6625 г.
2. Лаврент., 6633 г.
3. Там же.
4. Лопарев X. М. Слово похвальное на перенесение мощей свв. Бориса и Глеба // Памятники др. письменности. Т. ХСѴІІІ. С. 17.
5. Ипатьев., 6630 г.
6. Там же, 6629 г.
7. Никольский Н. К. Материалы для истории древн.-русс. духовной письменности. СПб., 1907. С. 56—57.
182
его политики, не всегда честных и прямых путей в достижениях, иногда прямого вероломства, как бы их ни старались иначе осветить или просто затемнить летописцы. Здесь достаточно вспомнить ужасную расправу, которую допустил Мономах, нарушая клятву, с «Илтаревою чадью» в 1095 г. [1] или несчастную смерть Ярослава Святополковича в 1123 г. [2], где, кажется, трудно сомневаться, откуда взялись «два Ляха». Но в этой раздвоенности, на наш взгляд, личности Мономаха была живая ему действительность, правда, не русского происхождения: перед нами портрет или, вернее, копия с обычного типа византийского изделья. Недаром дом Всеволода так умеет родниться с византийскими императорскими домами и Мономаха, и Дуки, и Диогена, и Комнинов.
§ 104. Необходимо, заканчивая обзор времени Мономаха, остановиться на одном сложном вопросе: о епископьях этого времени. Среди них к концу жизни Мономаха произошли какие-то перегруппировки, о которых можно только догадываться. Выделяя кафедру Черниговскую, находившуюся вне владений Владимира и имевшую, как и Новгородская, непрерывный ряд епископов, выделяя кафедру Полоцка, где после смерти Мины в 1116 г. встречаем внелетописное упоминание имени Ильи, бывшего епископом до 1128 г. [3], обращаемся к кафедрам Белгорода, Юрьева, Владимира, Ростова, Переяславля и все еще проектируемой кафедре Смоленска. В начале правления Мономаха видим поставление в Белгород Никиты, в Юрьев Даниила (1113 г.), но потом не встречаем упоминаний до очень позднего времени (1147 г.) о каких-либо епископах этих епархий, хотя отмечена смерть Даниила в 1122 г. [4] Мы не знаем, когда скончался Никита, но знаем, что Владимирский епископ Амфилохий скончался в том же 1122 г. [5], как и Даниил, а Переяславский Сильвестр на следующий (1123) год. Не воспользовался ли Мономах этим обстоятельством для передела? На это есть косвенные указания.
К Переяславльской кафедре, как уже указывалось выше, тянула теперь в церковном управлении вся бывшая Ростовская кафедра и неоткрытая Смоленская, как это прямо видно из уставной грамоты Ростислава Мстиславича. Очевидно, черезполосность владений при этом не играла роли.
Из Слова о Мартыне мнисе Туровском [6] знаем, что Мартын, старый повар туровских епископов — Симеона, Игнатия, Иоакима и Георгия — был уволен последним епископом на покой за старостью. Из четырех вышеназванных епископов Слова о Иоакиме есть упоминание и в летописи, как о поставленном на Туровскую кафедру в 1144 г. [7] Затем знаем, что после Георгия были епископами Турова знаменитый Кирилл и Лаврентий, упоминаемые в 1182 г. Чудо с мнихом Мартыном случилось уже перед его смертью, которая определяется называнием князя Ярослава Георгиевича, упоминаемого в летописи под 1183 годом. Итак, мних Мартын умер когда-то около 1183 г. в старости. До этого времени, так как в 1182 г. упоминается уже епископ Лаврентий, на Туровской кафедре перебывало шесть епископов, причем время их охватывается жизнью этого старца не с малого возраста, так как он служил поваром уже первому епископу. Конечно, только приблизительно можно определить, что старец умер 80-ти с лишком лет, что служить стал поваром двадцати и таким образом прийти к выводу, что первый епископ Турову появился около 1120 г.
1. Ипатьев., 6603 г.
2. Там же, 6631 г.
3. В Житии Евфросиньи Полоцкой.
4. Ипатьев., 6630 г.
5. Там же, 6631 г.
6. Макарий, митрополит. История русской церкви. T. III. С. 300 и прим. 44.
7. Ипатьев., 6651 г.
183
Шесть епископов на 60 лет, или в среднем по 10 лет на епископство. Расчет подтверждается тем, что Иоаким поставлен в 1144 г., а он был третьим епископом. Значит Игнатий (второй епископ) поставлен около 1130 г., а Симеон (первый епископ) — около 1120 г. Но этот Симеон был ли самостоятельный епископ Турову, не Симеон ли это Владимирский, поставленный по смерти Амфилохия в 1123 г. на Владимирскую епископию? Предположение это, однако, получает силу, если вспомнить загадочную приписку в уставной грамоте Ростислава Смоленской кафедре:
«И се и еще и Холмъ даю св. Богородици и епископу, яко же дано дѣдомъ моимъ Володимеромъ Семеонови преже епископу, строить нарядъ церковный и утверженье. Въ лѣто 6659, индикта 14, мѣсяца сентября 30» [1].
Совершенно нельзя видеть в епископе Симеоне, упомянутом здесь, Переяславского епископа: во-первых, мы такого епископа Переяславского не знаем, а во-вторых, из смысла самой грамоты нельзя считать Симеона епископом Переяславским, так как выше только что приведенной приписки Ростислава читаем слова первого епископа Смоленска Мануила:
«или епископъ который начнетъ несытствомъ, хотя ити въ Переяславль и сію епископью приложити къ Переяславлю, да буди ему клятва, яже се преже писана и святого Митрополита Русскаго Михаила, иже составилъ сію епископью...» [2].
Если следом идет приписка о Холме, то ясно, что он «не прилагался» до Переяславля, а был в руках епископа другой епархии. Это дает право думать, что и этот епископ Симеон эпохи Владимира Мономаха, как и епископ Туровский того же времени (20-е годы XII в.) и епископ Владимирский Симеон — одно и то же лицо. Не дает ли все это сопоставление права думать, что Мономах, воспользовавшись смертью епископа Амфилохия и Сильвестра, переделал границы епископий так, что новый епископ Владимирский получил и Турово-Пинское княжество и часть Смоленска («Холм»), чем уравнивался с епископом Переяславским, владевшим епископией Ростовскою и большею частью Смоленской. Это до известной степени может осветить политику Мономаха, освоившего себе весь правый берег Днепра (за исключением Галича и Полоцка) и стянувшего его единой епископией Владимирской. Утрата Турово-Пинского княжества для митрополии, к которой оно, несомненно, тянуло, как тянул до и после этого Галич, вознаграждалась закрытием викарных кафедр Белгорода и Юрьева, о которых после 1122 г. нет упоминаний. Для передела, наконец, могло подходить и время, так как в 1122 г. прибыл новый митрополит, а у Мономаха к этому моменту установились дружественные сношения с Константинополем, так как в тот же год дочь Мстислава Владимировича «ведена» была «за царь».
Тогда положение кафедр представлялось бы нам к моменту смерти Мономаха в следующем виде: на севере — Новгородская кафедра, на востоке — Переяславская, на западе — Владимирская. Вне политического владенья Мономаха кафедра Полоцка — на западе, кафедра Чернигова — на востоке.
§ 105. Когда 19 мая 1125 г. скончался Мономах, в руках которого Русская земля стала почти единым обладаньем, правда, потребовав от Мономаха почти исключительного внимания и забот,
«спрятавше тѣло его, положиша оу св. Софьѣ въ тьца Всеволода, пѣвше обычнъя пѣсни над нимъ, святители же жалящеси плакахуся по святомъ и добромъ князи, весь народъ и вси людие по немь плакахуся... плакахуся... и сынове его» [3].
Какие «святители» участвовали в этой погребальной и плачущей процессии, сказать точно невозможно,
1. Владимирский-Буданов М. Хрестоматия. T. I. С. 247.
2. Там же.
3. Ипатьев., 6634 г.
184
но нельзя отрицать присутствия здесь митрополита. За это говорят, по-видимому, отсутствие недоразумений между Мономахом и кафедрою, погребение в кафедральном соборе, наконец, брачный союз Мономаха через внучку с императорским домом. Но было что-то в личности князя или в прошлой истории его княжения, что лишало возможности развить, может быть, случайное выражение в приведенном отрывке надгробного слова летописи: «святой», тогда как сын его Мстислав получает по смерти частичную канонизацию. Не былые ли притязания на Дунай и обострение отношений с Византией, только к концу княжения заглушенные браком внучки, — сыграли здесь роль против такой же канонизации Мономаха.