ГЛАВА IV. (НАЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ КИЕВО-ПЕЧЕРСКОГО МОНАСТЫРЯ)
§ 56. Трудность изучения начальной истории монастыря 96
§ 57. Свод Никона 1073 г. и Житие Феодосия Нестора — источники ранней истории монастыря 96
§ 58. Поселение Антония в пещере Илариона 97
§ 60. Личность и воззрения Никона 104
§ 61. Никон — митрополит Иларион, принявший схиму 104
§ 62. Противодействие митрополита созданию монастыря из пещеры Илариона 106
§ 63. Печерский монастырь. Число братии 109
§ 64. Уход игумена Варлаама 109
§ 65. Избрание Феодосия в игумены 110
§ 66а. Устроение монастыря Феодосием. Земля и средства 112
§ 66в. Введение Студийского устава 115
§ 67. Сочувствие монастырю Изяслава и общества 116
§ 68. Возвращение из Тмуторокани Никона 116
§ 69. Монастырь в событиях 1068 г. 117
§ 70. «Распространение» монастыря. Пожертвования 118
§ 71. Попытка монастыря умиротворить ссору Ярославичей 119
§ 72. Примирение Феодосия со Святославом. Закладка каменного храма 120
§ 73. Кончина игумена Феодосия. Стефан 121
§ 74. Удаление игумена Стефана 123
§ 75а. Игуменство Никона. Партия ревнителей 125
§ 75б. Отношения с Изяславом и его семьей 126
§ 75в. Былые отношения Всеволода к Печерскому монастырю 127
§ 75г. Вопрос о канонизации Владимира и Феодосия, поднятый игуменом Никоном 128
§ 75д. Неудача в расчетах на поддержку Всеволода 130
§ 76. Смерть Никона и новая политика уступок 132
§ 56. Киево-Печерский монастырь, зародившийся в самом конце княжения Ярослава и уже в пору Ярославичей занявший первое место среди монастырей Киева и всей Руси, в первоначальной своей истории выступает как деятель, далеко выходящий за пределы монастырской ограды, развивающий большую литературную работу, берущий в свои руки летописание, начатое при митрополичьей кафедре Феопемпта, пытающийся влиять на княжескую и церковную жизнь Киевской Руси, выдвигающий из своей среды ряд лиц, занявших с честью епископские кафедры, и, естественно, вызывающий к себе разнообразное отношение князей, митропольи, епископов и других руководящих слоев киевского общества. Несмотря на это выдающееся значение Киево-Печерского монастыря в пору Ярославичей и позднейшую, по крайней мере до второй половины XII в., нельзя признать историю его достаточно изученною, и исследователям предстоит, может быть, еще не один раз вернуться к изучению и оценке этого незаурядного явления киевской жизни XI—XII вв. [1]. Возможно, что указанный пробел в изучении истории церковнообщественной жизни Киева находится в связи с теми затруднениями, с которыми встречается исследователь в разборе известий о первоначальной жизни монастыря, очень рано ставшего предметом благочестивой легенды, выросшей из среды самого монастыря, но перебитой каким-то темным памятником также древнейшего времени, до нас не дошедшим в отдельном виде, — так называемым Житием св. Антония. Только после работ А. А. Шахматова над начальными русскими летописными сводами, Киево-Печерским патериком и Печерскою летописью мы располагаем данными, позволяющими разобраться не только в этих памятниках, свидетелях литературной работы печерской братии, но и в самой истории Киево-Печерского монастыря.
§ 57. Первым по времени сочинением, вышедшим из среды Печерского монастыря и имевшим целью рассказать о начале и жизни последнего, — была переработка и продолжение свода митрополита Феопемпта 1039 г., сделанная монахом Никоном. Никон обратился к этой работе, вероятно, в 1072 г. и
1. Это нужно сказать и после работы L. К. Gоеtz’а Das Kiever Höhlenkloster, als Kulturzentrum des vormongolischen Russlands. Passau. 1904.
96
закончил ее к 1073 г. [1] Здесь под 6570 (1062) годом [2] Никон рассказал о начале Печерской обители, игуменстве Варлаама и Феодосия, но смерть Антония (7 мая 1073 г.) и Феодосия (1074 г.) в этом своде не упоминались. Позднее, около 1078 г., Никон, тогда уже игумен, вернулся к этой работе, которая потом продолжалась в монастыре и после смерти Никона (1088 г.). В это же время игуменства Никона в Печерском монастыре был составлен другой памятник, драгоценный для начальной истории монастыря — Житие Феодосия, написанное знаменитым Нестором. На основании данных этих двух сочинений и может быть нарисована начальная история Печерской обители.
§ 58. В Своде Никона 1073 г. история возникновения монастыря изложена в связи с первою попыткою русской церкви поставить русского митрополита Илариона: монастырь вырос из «печерки», которую ископал Иларион «мужь благъ, кънижьнъ и постьникъ», когда был одним из попов церкви святых Апостолов в любимом князем Ярославом Берестове. Пещера эта была мала — в две сажени — и находилась на холме над Днепром среди великого леса. Сюда тайно удалялся презвитер Иларион с Берестова петь часы и молиться Богу. В 1051 г. Ярослав поставил Илариона митрополитом, а пещерка так и осталась, заброшенная и неизвестная. Но скоро («не по мънозѣхъ дьньхъ») пещерка ожила, в ней появился новый насельник — преподобный Антоний.
Как излагал Никон в своей работе жизнь и странствия Антония до его поселения в пещере Илариона, мы можем теперь судить после извлечения этого рассказа А. А. Шахматовым из той слитной статьи, какая читается под 1051 годом в Повести временных лет и которая там же читалась в Начальном своде 1095 г., соединившем рассказ Никона с другою версиею о создании Печерского монастыря — Житием Антония, тенденциозно излагавшим весь ход дела. Составитель Начального свода 1095 г. пользовался Житием Антония с особою, как увидим, целью, и особенно интересовался мыслию Жития Антония установить связь Печерской обители со святою Горою. Так как рассказ Никона ничего не говорил о путешествии Антония на Афон, а называл какую-то другую страну, то в своем изложении этих противоречащих рассказов составитель Начального свода вышел из затруднения так, что опустил название страны, куда устремился Антоний: «и възложи сему Богъ в сердце въ страну ити; онъ же устремился въ Святую Гору» [3]. Возникает вопрос, как же читалось в рассказе Никона название страны? А. А. Шахматов предлагает читать здесь «въ страну Грьчьску ити» [4]. Но едва ли это может быть принято. Невозможно думать, что составитель Начальнаго свода 1095 г. не знал, что Афон — греческая страна и что читать «и възложи сему Богъ в сердце въ страну Грьчьску ити; онъ же устремися в Святую Гору» — можно без риска впасть в противоречие: Афон, вероятно, уже был известен у нас на Руси, и русские, кажется, даже имели там свой монастырь после 1071 г. и до 1100 г. [5] Естественнее думать, что в рассказе Никона читалось иначе, т. е. или указывалась страна негреческая или греческая, но определенная, названная по имени и таким образом противоречащая прямому указанию на Афон Жития Антония. Трудно сказать, когда именно ушел Антоний в это благочестивое путешествие, но во всяком случае до 1051 г., т. е. в пору неладов Ярослава с Константинополем и только что учрежденной греческою митрополией в Киеве. Поэтому скорее
1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 441.
2. Там же. С. 445.
3. Лаврент., 6559 г.
4. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 268.
5. История Афона (еп. Порфирия). СПб., 1892. Ч. III. Гл. VIII.
97
можно думать, что Антоний отправился в Болгарию, с которой у нас, конечно, были связи с давних пор ее еще не зависимого от греков существования и куда легче было идти неученому Антонию из-за трудностей греческого языка. Болгария тогда уже была греческим катепанатом, но такое прямое указание остановило редактора Начального свода, как расходящееся с указанием Жития Антония на Афон.
Другое затруднение, в котором находился составитель Начального свода 1095 г. при комбинировании двух редакций рассказа о жизни Антония, встретилось при написании мирского имени Антония. И здесь, вероятно, было разногласие в рассказе Никона и в Житии Антония: «бѣ нѣкыи чловѣкъ, именьмь мирьскымь, отъ града Любьча». Решить, как же читалось имя мирское Антония в рассказе Никона, — нет данных, как нет данных догадаться, почему здесь могло возникнуть в наших источниках это разногласие.
Итак, пещера Илариона нашла нового насельника — некоего человека из града Любеча, благочестивого путешественника, принявшего монашеское пострижение с именем Антония в Болгарии в одном из тамошних монастырей. По возвращении из своего путешествия на Русь, в Киев, Антоний обходил киевские монастыри, выбирая, где ему поселиться. Но сердце его не склонилось ни к одному из них, «Богу не хотящю». Тогда Антоний стал ходить «по дьбрьмъ и по горамъ», пришел на холм над Днепром, где была пещера Илариона, и здесь в ней поселился.
Рассказ Никона не скрывает причины ухода Антония в дебри и горы, и если не говорить об этом прямо, то это нужно объяснить, конечно, тем, что рассказ вышел из монашеской среды, выше всего ставящей не прямое порицание заблуждений, а обличение «яко же издалеча притчами наказуа». В самом деле, как можно понять поступок инока, горящего высокою жаждою строгих подвигов, если он начинает с того, что обходит монастыри, «мышляше, къде бы жити», а кончает тем, что уходит в пещеру среди леса? И подробной картиной подвижнической жизни Антония в этой пещере летописец совершенно ясно дает знать, чего не мог найти Антоний в тогдашних киевских монастырях. Иначе говоря, Антоний не вступил в монастыри, потому что жизнь их не соответствовала взглядам его и была далека от настоящей монашеской жизни. Антоний селится вне монастырей, в пещере, чтобы отдаться здесь истинным подвигам аскетизма. Наш вывод о причине поселения Антония не в монастыре, а в лесу в пещере, находит подтверждение в Житии Феодосия, где Нестор рисует картину скитания Феодосия, во многом напоминающую картину обхождения монастырей Антонием.
«Егда же пришедъ (Феодосий в Киев), обходя вся монастыря, хотя быти мнихъ и моляся имь, да пріатъ будеть ими. Они же видѣвши отрока простость и ризами худыми облечена, не хотяще того пріати» [1].
Монастыри Киева не отличались, значит, строгим уставом, что и могло послужить к неприятию Антония, едва ли блиставшего ризами, и привести его к отвращению от жизни в этих монастырях и поселению в пещере. Феодосий был счастливее Антония в том смысле, что ему не пришлось начинать столь необычное дело, как поселение в пещере вместо монастыря.
«И тогда бѣ слышалъ о блаженнемъ Антоніи, живущемъ в печерѣ, и окрылатѣвша умомь, устремися къ печере» [2].
Нестор, рассказывая в Житии Феодосия о введении последним в Печерской обители устава Студийского монастыря, не забывает упомянуть о безуставных киевских монастырях, неприявших Феодосия в юности его, как и Антония, по возвращении из благочестивого путешествия в Киев:
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 20.
2. Там же.
98
«Всякому же хотящему быти черноризцю и приходящему к нему, не отвращаше ни убога, ни богата, но вься пріимаше съ всякимъ усердіемъ, бѣ бо самъ во искушеніи томъ былъ, якоже и выше речеся, егда пріиде отъ града своего, хотя быти мнихъ: якоже обиходящу тому вься монастыря, и не хотяху того пріати, Богу тако сътворыпу на искушеніе ему. Cia бо вься воспоминаше преподобный, какова скорбь бываетъ человѣку, хотящему пострищися и небрегому» [1].
В этом поступке Антония, необычном и для той поры, рисуется образ человека решительного и крепкого волей, не останавливающегося перед препятствиями жизни. Антоний поселился в пещере. Она оказалась пещерой Илариона. Но Иларион ископал пещеру для тайной молитвы. Откуда же стало известно, что пещера Антония — пещера Илариона? Да и само по себе непонятно, как могло случиться скоро то, о чем говорит Никон:
«По семь же увѣдѣвъше добрии чловѣци приходяху къ нему, приносяще ему, еже на потребу, и просяху у него благословения».
Естественно, возникает мысль, что поселение Антония в пещере не было тайным и не было совершено им без разрешения и благословения митрополита Илариона. Из дальнейшей жизни Печерского монастыря, из постоянных обращений братии к Антонию то за разрешением построить церковь вне пещеры, как это было в игуменство Варлаама, то за поставлением нового игумена после ухода Варлаама, является естественное предположение, что Антоний был собственником той земли, где была пещера и где он, собрав братию, устроил Печерский монастырь, ктитором которого считался до самой смерти. Если это было так, то не от митрополита ли Илариона или не при его ли посредничестве Антоний получил в собственность землю, где была пещера Илариона. Митрополит «и по духу и на деле сам был такой же подвижник» [2], так что не мог не сочувствовать Антонию и не покровительствовать ему, а следовательно, не мог признавать добрыми монастыри, отказавшие в приеме Антонию. Как бы мы ни представляли простоту общественного строя Киевской Руси, нельзя думать, что Антоний мог занять пещеру на праве заимки, так как пещера эта лежала недалеко от Берестова, места княжеского поселения. Да и в дальнейшей истории монастыря совершенно ясно, что Антоний был собственником лишь небольшого куска земли, где была пещера. Так, когда игумен Варлаам задумал поставить церковь вне пещеры, то он для этого просит разрешения лишь у Антония, тогда как построение монастыря Феодосием «на горе» заставило братию просить эту гору у князя Изяслава.
Все изложенное, как кажется, дает право думать, что поселение Антония в пещере, являвшееся до известной степени протестом против тогдашних монастырей, не обошлось без сочувствия, разрешения и содействия митрополита Илариона и, конечно, князя Ярослава — собственника этой земли. Во всей обстановке поселения Антония мысль эта находит подтверждение. Собравшись уйти в горы и дебри из Киева, Антоний ушел лишь на три версты, в землю загородной княжеской резиденции и именно в ту самую пещеру, где подвизался поп Иларион.
§ 59. Когда-то до 1058 г. [3], т. е. до пришествия Феодосия к Антонию, в пещеру явился новый инок — Никон, будущий составитель рассказа о начале Печерского монастыря и редактор летописного свода 1073 г. Нет ничего удивительного, что в своем изложении начальной истории Печерской обители и в рассказе о великих подвижниках этого монастыря Никон не упоминает о себе.
1. Там же. С. 28.
2. Голубинский Е. Е. История русской церкви. T. I.2 С. 572, прим. 2.
3. Шахматов А. Л. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 434.
99
Прежде всего это можно объяснить личной скромностью автора. Не возбуждает удивления и то, что Житие Феодосия, не раз упоминая о Никоне, не сообщает нам, кто он, откуда и когда пришел к Антонию. Житие Феодосия составлялось Нестором в игуменство Никона, и здесь могло сказаться влияние игумена. Вследствие изложенного у нас нет точных данных ответить на вопрос, кем был Никон до своего поселения в пещере с Антонием.
В Житии Феодосия Нестор часто называет Никона великим. Как можно понять этот эпитет? Когда игумен Феодосий ввел в Печерский монастырь Студийский устав, то по этому уставу он
«вся приходящаа съ радостью пріимаше, но не тогда абіе постриганіе его, но повелеваше ему въ своей одѣжди ходити, дондеже извыкняше всь строй монастырьскый; тожде по сихъ облачаше его въ мнишескую одѣжду и тако пакы въ всѣхъ службахъ искушаше его; и тогда, остригъ, облачаше его во мантію, дондеже пакы бываше чернецъ искусенъ житіемъ чистымъ; и тогда сподобляше его пріати [1] великій ангельскій образъ и тако полагаше на нь куколь» [2].
Из этого места можно усмотреть иной взгляд в Печерском монастыре на схиму, чем даже скоро после (XII в.): т. е. схима была обязательною ступенью для всякого инока обители. Если Феодосий этого требовал от всех приходящих, то, конечно, и сам носил эту схиму, как носил ее и постригавший его Никон [3]. Не намеком ли на этот великий ангельский образ звучит эпитет Никона «великий»? Никон был презвитер и черноризец искусный, постригавший по повелению Антония приходящих жить с ними. Нестор ставит Никона в ряд с Антонием и Феодосием, называя их тремя светилами, молитвами и постом разгоняющими тьму бесовскую [4]. Когда в пещеру пришли и пострижены были здесь Никоном под именами Варлаама и Ефрема сын первого у Изяслава боярина Ивана и «каженикъ нѣкто отъ княжа дому», Изяслав, разгневанный, требует «единаго отъ нихъ (пещерников) привести предъ ся, дръзнувша таковаа сътворити». К князю привели Никона. Почему к князю привели Никона, если он постригал Варлаама и Ефрема «повелением» Антония? Изяслав не мог не знать этого, потому что Антоний уже «прославленъ бысть въ Русьстѣ земли», и сам Изяслав приходил к нему с дружиною, прося у него благословенья и молитвы [5]. Антоний был даже известен до этого события и княгине, которой он «възвѣсти» о желании матери Феодосия принять монашество, и княгиня приняла ее в монастырь св. Николы [6]. Не потому ли привели к Изяславу Никона, что последний не только фактически постриг Варлаама и Ефрема без разрешения князя, но и сумел их склонить на этот шаг? Князь Изяслав в гневе на Никона говорит: «на заточеніе послю тя и сущаа с тобою и печеру вашу раскопаю» [7], т. е. считает именно Никона виновником всего дела. И дальше совершенно ясно, что Изяслав помирился с Антонием «и иже с нимъ», но Никону приходится удалиться из Киева. Он уходит в Тмуторокань. Все это дает право думать, что инициатива дела увлечения Варлаама и Ефрема на путь монашеского жития действительно исходила от Никона, а не от Антония. Это важно отметить потому, что дело это было первым камнем создания из скромной двусаженной пещеры рассадника русских епископов, что могло стать только тогда, когда среди братии появились бы сановитые люди, пригодные для занятия
1. В списке XII в. дальше только: «св. скимоу».
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28.
3. Там же. С. 57. 4. Там же. С. 23.
5. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 588—589.
6. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 22.
7. Там же. С. 24.
100
епископских кафедр, первыми из которых и были Варлаам и Ефрем. Несомненным кажется, что мысль Никона не ограничивалась привлечением двух знатных лиц в число братии пещеры, но имела в виду привлечь вместе с ними и средства для создания из пещеры монастыря, долженствующего быть образцом строгого уставного монастыря, так как только из бесспорно строгоподвижнического монастыря могли выходить лица, поставление которых на епископские кафедры не вызывало бы возражений от митропольи. Вот почему, несмотря на вынужденное отшествие Никона в Тмуторокань, мысль его о создании монастыря приводится в исполнение. Любопытно, что Антоний с уходом Никона совершенно отстраняется от этого дела, коренным образом менявшего быт пещеры. На свое место Антоний ставит Варлаама, лицо, близкое князю, а сам удаляется в ину гору, копая там ину пещеру. Варлаам с разрешения Антония ставит церковь малу над пещерой, но дальнейшее устройство монастыря прервано удалением Варлаама на игуменство в княжой Дмитровский монастырь. Во главе монастыря ставится Феодосий, по уходе Никона ставший презвитером в обители. Все события произошли в короткий промежуток времени: Варлаам пострижен 19 ноября 1060 г., Ефрем — 28 января 1061 г. [1], Никон удаляется в феврале того же 1061 г. в Тмуторокань [2], и за 1061—1062 гг. происходит удаление Антония, игуменство и уход Варлаама, вступление в игуменство Феодосия, построившего «въ мало врѣмя» церковь, ограду и кельи многи на горе, подаренной князем Изяславом, куда и переселяется вся братия [3]. Не противоречием здесь является то обстоятельство, что Варлаам — первый игумен, строит малу церковь над пещерой, а Феодосий — второй игумен — церковь велику, с оградой и кельями на горе. Между этими событиями лежит приглашение Изяславом игумена Варлаама в свой княжой монастырь, — оно и должно объяснить дело. Пока между князем и пещерой было отношение худого мира после доброй ссоры, братия могла только располагать куском земли над печерой, когда же князь взял Варлаама, чем, конечно, примирился с событием его пострижения, — явилась возможность расширить место и размеры монастыря, получив от князя «гору».
Итак, пещера Антония, после прихода Никона и Феодосия пополняется братией, но не имеет средств выйти из-под земли и развернуться в монастырь. Привлечение двух знатных людей дает средства к этому, но ссора с князем меняет обстановку: удаляются Никон и Антоний. Однако идея выстроить монастырь — живет. К ее осуществлению приступает один из привлеченных Никоном вельмож, чрез несколько месяцев после пострижения уже ставший игуменом. Ему не удается осуществить мечту братии, но его удаление открывает возможность новому игумену выстроить монастырь в более широком размере и на лучшей местности. Вслед за этим Феодосий приступает и к внутреннему устроению монастыря.
Если мысль вырастить из скромной пещеры рассадник будущих иерархов русской церкви принадлежит Никону, то можно думать, что тогда же, когда обдумывалось все это, решено было положить в основу будущего монастыря забытый греками Студийский устав. Это представлялось в то время совсем не простой задачей, так как в Киеве такого устава не оказалось. Не с этою ли целью изучить уставы монастырские Греции, как и все то, что могло интересовать рассадник будущих иерархов в жизни и быту греческого патриархата,
1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 435.
2. Там же.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28; Шаxматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 590.
101
поехал в Константинополь второй из сановных людей, принявших пострижение от Никона, — «каженикъ» Ефрем, поселившийся в одном из Цареградских монастырей. К этому Ефрему был теперь послан игуменом Феодосием один из братьев нового монастыря, и Ефрем, «исписавъ», послал весь устав Студийского монастыря к Феодосию [1].
Никон за это время на «Тмутороканском острове», «близь града» основывает монастырь, о котором Нестор говорит, как о «славномъ» [2]. Удивительно, что здесь, в новом месте, пришелец из Киева скоро становится влиятельным человеком. Так, когда скончался от отравы греческого катепана князь Тмутороканский Ростислав (3 февраля 1067 г.), Никон «умоленъ бысть отъ людей техъ пріити ко Святославу князю» просить на Тмутороканский стол его сына [3]. Поджидая возвращения Святослава из похода на Всеслава, Никон посетил Печерскую обитель. Встреча Никона с Феодосием была очень трогательна: оба поклонились друг другу в ноги, потом обнялись и плакали оба, что долго не видались. Феодосий просил Никона не покидать монастыря, что Никон и обещал по возвращении из Тмуторокани, куда он должен был отвезти нового князя и где он должен был управить свой монастырь. Действительно, Никон скоро вернулся к Феодосию, «вся своя предавь блаженному в руцѣ» и с радостью великою «покаряяся ему» [4], своему ученику и постриженнику. Феодосий «зѣло любяще» Никона, считая его своим отцом («якоже отца себѣ имѣаше»), вверял его заботам на случаи своего ухода из монастыря братию, среди которой Никон был старше всех. Ему и брату Стефану Феодосий поручал поучать братию «отъ книгъ почитающе», так как сам поучал из своего духовного опыта («духовными словесы») [5]. Возвращение Никона в Печерский монастырь (1068 г.) [6] совпадает с какой-то загадочной попыткой Антония вмешаться в политическую жизнь Киева. После неудачного столкновения Ярославичей с половцами, в Киеве, как известно, произошло волнение, приведшее к изгнанию Изяслава, убежавшего за помощью «въ Ляхы», и к посажению на стол выведенного киевлянами из поруба Всеслава. Когда Изяслав двинулся с Болеславом к Киеву, Всеслав бежал от киевлян в свой Полоцк, а киевляне через Святослава и Всеволода мирятся с Изяславом. В Киев вступает «предъ отцемъ» Мстислав Изяславич, который производит здесь короткую расправу с участниками бунта и поставления Всеслава: 70 человек «исѣче», других ослепил, «другыя же без вины погуби, не испытавъ» [7]. Резкие слова летописания нужно поставить в связь с другим местом того же Свода 1073 г.:
«въ си же времена приключися прити Изяславу из Ляховъ, и нача гнѣватися Изяславъ на Антония из Вьсеслава, и присълавъ Святославъ въ нощь поя Антония Чьрнигову. Антоній же пришьдъ Чьрнигову, възлюби Болдины горы; ископавъ печеру, ту ся въсели; и есть ту манастырь св. Богородица на Болдинахъ горахъ, близь сего мѣста» [8].
Антоний потом вернулся когда-то в княжение, кажется, того же Изяслава. В чем же могла заключаться вина Антония, заставившая его одного уйти из монастыря? Не в протесте ли его против попрания крестоцелования Ярославичами при захвате Всеслава и не в моральной ли поддержке, которую мог оказать Антоний Всеславу при вокняжении последнего в Киеве,
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28.
2. Там же. С. 26. 3. Там же. С. 32. 4. Там же. С. 33. 5. Там же.
6. Шахматов Л. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 436.
7. Там же. С. 609. 8. Там же. С. 596.
102
в которой Антоний опирался на чудесное совпадение вступления Всеслава на стол со днем воздвижения Креста (14 сентября). Какую роль здесь играл Никон — неясно, но запись его об этих событиях в Своде 1073 г., где Никон ставит в связь с крестопреступлением Ярославичей и молитвою в поруге Всеслава к Кресту об избавлении своем из плена нашествие половцев, которым Господь показал Русской земле силу крестную, «да не преступаютъ честьнаго крьста, цѣловавъше его» [1] — показывает на полное сочувствие Никона выступлению Антония с проповедью соблюдения крестоцелования в междукняжеских отношениях. В 1073 г. вспыхнула борьба между Ярославичами, и монастырь опять выступает с попыткою влиять на отношения братьев. Когда Изяслав, изгнанный из Киева Святославом и Всеволодом, бежал опять «в Ляхы», Святослав, севший на Киевский стол, зовет игумена Печерской обители на обед, от участия в котором Феодосий уклонился в виде протеста. Игумен Феодосий считал Святослава «не по закону сѣдша на столѣ томь, яко отца си, брата старѣйшаго прогнавша» [2], и не только уклонился от обеда, но «не престаше, обличаа его: овогда епистоліа пиша к нему, овогда вельможамъ... веляше... повѣдати тому» [3]. После написания «великой зѣло» епистолии отношения между князем и игуменом дошли до такой неприязненности, что «промчеся, еже на заточеніе быти осуждену блаженному». Братия, многие бояре старались упросить Феодосия прекратить обличения, и Феодосий, после размышления, что в этих условиях таким путем он ничего не добьется от князя, прекращает укоры Святославу и начинает «мольбою молити, дабы възвратилъ брата своего въ область свою» [4]. Феодосий, словом, уступил, пошел на компромисс, который выразился и в том, что игумен, в первое время велевший в монастыре поминать на богослужении изгнанного князя Изяслава, не признавая таким образом Святослава своим князем, теперь велит поминать и последнего, правда, после Изяслава. Не так поступил Никон. Он снова покидает Печерскую обитель и с двумя братьями уходит в свой Тмутороканский монастырь, «не послушавъ» Феодосия, просившего не разлучаться с ним. Эта непреклонность Никона отразилась и в его летописном своде 1073 года, где резко обличается Святослав как нарушитель заповеди отца и Бога и где автор, под влиянием распрей Ярославичей, влагает в уста умирающего Ярослава заповедь детям, в которой читаем идеал междукняжеских отношений, какой представлялся Никону и братии Печерской обители как путь прекращения братских котор князей. Нельзя не остановиться на этой стороне взглядов Никона: княжеские которы могут погубить землю Русскую, поэтому долг князей — жить мирно между собою и слушаться старшего брата; старший брат — князь киевский; он — в отца место; князья должны довольствоваться своею землею, не преступать чужого предела и не обижать братьев; старший князь в последнем случае должен помогать обиженному. Невольно задаемся вопросом, как могла сложиться такая идеальная теория братских отношений князей под отеческим водительством старшего? Жизнь и родовые воззрения князей того времени далеки были от такого воплощения. Нет сомнения, что в этот идеал междукняжеских отношений Никон вложил сложившиеся церковные воззрения на отношения епископов к митрополиту: каждый епископ сидит в своей епархии, не преступая ее пределов, а старший между ними епископ, — киевский
1. Там же. С. 608.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 49.
103
митрополит, — отец им и старейшина. Этот идеал иерархических отношений церкви Никон выдвигает и для руководства князей. Пусть живут так, сильные братской любовью под водительством старшего, а не губят Русскую землю! И опять здесь, в этой проповеди междукняжеских отношений, идущей из Печерского монастыря, как и в другом важном деле — в создании из пещеры монастыря — рассадника епископов, — на первом месте — Никон. Это он, конечно, вдохновляет Феодосия на борьбу со Святославом, поправшим идеал братских отношений князей, и, непримиримый, уходит в Тмуторокань, предоставляя Феодосию мольбами молить Святослава о возвращении Киевского стола Изяславу.
Когда вернулся Никон из Тмуторокани, — не знаем, во всяком случае уже по смерти Феодосия [1], а может быть и Святослава, в игуменство Стефана. Когда в монастыре поднялась борьба против нового игумена, и Стефан был изгнан братией, последняя выбирает себе игуменом Никона, остававшегося во главе монастыря до самой смерти (1088 г.) [2].
§ 60. Подводя итог несколько растянувшейся характеристике Никона и его значения в начальной истории Печерского монастыря, мы получаем яркий образ незаурядного деятеля, с большой энергией, смелостью, широким взглядом на церковь, на государственные вопросы. Никон — презвитер и черноризец искусный — был душою дела создания из пещерки монастыря. Но не простой монастырь предносился его взору, каких было достаточно тогда под Киевом. Его монастырь — строгоуставный, каких не принесли с собою греческие митрополиты. Его монастырь с большой национальной задачей — насадить истинное монашество, нетрудное для пещерников, и подготовить русских епископов, прошедших суровую школу Студийского устава. В этом ясно недовольство существующим, недовольство деятельностью митрополичьей кафедры. Но в этом не вся задача монастыря. Он должен выступать и в пору политических волнений с проповедью безусловного исполнения крестоцелованья в междукняжеских отношениях, с проповедью братской любви князей под руководством старейшего во имя крепости и силы Русской земли.
Естественно думать, что такая яркая и даровитая натура: аскета, готового на подвиг пещерного жития, и мыслителя, подымающегося до сознания общерусских интересов и дел, имела время до поселения в пещере Антония на подготовку в области церковно-государственных вопросов, на получение образования вообще. Но оба источника наши о начальной истории Печерского монастыря молчат о прошлом этого замечательного человека, вводя его перед читателем как уже великого Никона, презвитера и искусного черноризца.
§ 61. Как рисуется нам Никон по своей жизни и деятельности в Печерском монастыре, так рисуется нам и митрополит Иларион, первый русский митрополит, поставленный Ярославом. Иларион тот же аскет, ископавший себе пещеру для тайной молитвы, и смелый политический деятель, принявший избрание на митрополичий стол Киева. Едва ли древность наша была так богата людьми, подобными Илариону и Никону, чтобы нам пройти мимо такого сопоставления. Тогда вспомним, что жизнь и деятельность Илариона нам известны до поставления его на митрополию в 1051 г., после чего мы совершенно о нем ничего не знаем. Наоборот, великий Никон является в пещере Антония вдруг, когда-то после 1051 г. — до 1058 г. Нельзя ли в этом видеть две разорванные части единой биографии, т. е. в лице великого Никона — ушедшего с митрополии Илариона?
1. Там же. С. 57.
2. Лаврент., 6596 г.
104
В самом деле, в главе II мы имели случай останавливаться на известиях о митрополите Иларионе и установить, что ко времени погребения Ярослава (1054 г.) митрополита в Киеве не было и что под 1055 годом есть известие о пребывании на митрополичьем столе Киева нового митрополита Ефрема. Больше того, известие о рождении Владимира Мономаха у Всеволода от греческой «царицы» (1053 г.) дало нам право предполагать, что поставление Илариона было ликвидировано к 1052—1053 гг. Естественно задаться вопросом, что оставалось делать выбранному было на митрополью собором русских епископов Илариону, когда переговоры с греками привели к его устранению и к поставлению на кафедру предстоятеля русской церкви — Ефрема? «Постникъ» Иларион, по нашему предположению, вновь вернулся к своим подвигам аскетизма в свою прежнюю пещерку с тою разницею против подвигов прежнего времени, что теперь он был не «попомъ», а «мнихомъ». Принятие им великого ангельского образа — схимы — снимало с него сан епископа и возвращало к презвитерству, как могло снять и имя. Принимая остроумное предположение профессора Шлякова, что пострижения того времени происходили обычно в воскресенье, причем постригаемый получал имя святого, память которого падала на этот день, получаем любопытное подтверждение нашей догадки о тожестве Илариона и Никона. Память Никона падала на воскресенье между 1051—1054 гг. один раз: это воскресенье 7 ноября 1053 г.
Итак, чрезвычайно правдоподобным представляется весь ход событий. Иларион, после того как выяснился вопрос о неприемлемости его кандидатуры на митрополичий стол, отстраняется от кафедры и епископства. Выход простой: он принимает схиму и становится презвитером и черноризцем Никоном, великим Никоном, по Житию Феодосия. Куда же отправился новый инок, какой монастырь выбрал он местом своих духовных подвигов? Из предыдущего разбора сведений о начале Печерского монастыря мы уже выводили участие, которое встретил Антоний, не нашедший приюта в киевских монастырях после возвращения из своего путешествия, — со стороны Илариона и, по-видимому, Ярослава, — первого — указавшего свою пещерку, второго — подарившего Антонию землю этой пещеры. Отсюда ясно было нам и некоторое недовольство Илариона тогдашними безуставными монастырями, так как его забота об Антонии иначе понята быть не может. Но тогда понятно и то, что, покинув кафедру, Иларион — теперь великий Никон — не может искать поселения в этих монастырях, а возвращается в свою пещеру к ее новому владельцу и насельнику — Антонию. Это объясняет и то, почему впоследствии Никон, по-видимому, душа и двигатель всей последующей истории скромной пещерки и превращения ее в уставный монастырь, остается в тени в рассказах и своего же летописного свода 1073 г. и в Житии Феодосия. Слишком спорной и гонимой фигурой для кафедры являлся этот бывший русский избранник на Киевскую митрополию, чтобы выдвигаться теперь на первое место. Создавая из пещерки монастырь, долженствующий своим уставом возродить и направить монашество на Руси, чего не предпринимала митрополичья кафедра, и долженствующий создать кадры подготовленных и высоких жизнью лиц для занятия епископских кафедр, чтобы содействовать обрусению епископата и возможности бороться против появления епископов-греков, — Иларион не желал это большое и нужное дело открыто брать на свои плечи и, выставляя вперед себя людей бесспорных и безупречных для митропольи, как сначала Антоний, потом Варлаам и Феодосий, сам сознательно вставал в тень от их высоких и праведных образов. Тогда становится понятным, почему летописание, начатое при митрополичьей кафедре около 1039 г., оказывается перенесенным в пещеру. Бывший митрополит решил взять теперь летописец митрополита
105
Феопемпта, чтобы дополнить его главным образом рассказом о том, как возник Киево-Печерский монастырь, его детище и его работа на благо и процветание русской церкви. Понятно, почему Никон известен Изяславу, требующему от него ответа в пострижении Варлаама и Ефрема, понятны и попытки Никона вмешаться в политическую жизнь Киева, так как в единодушии князей он видел главное условие возможности дальнейшей борьбы за то, чего ему не удалось осуществить при Ярославе, — за независимое от Константинополя избрание русских митрополитов собором русских, теперь из его монастыря взятых, епископов.
§ 62. Если принять предложенную догадку о тожестве Илариона с великим Никоном, то ход возникновения Киево-Печерского монастыря представится нам в следующем виде.
Когда в Киев пришел из своего благочестивого путешествия Антоний и здесь не был принят ни одним из киевских монастырей, живших тою распущенною, безуставною жизнию, какою жило и большинство монастырей тогдашней Греции, — в новом иноке, горевшем жаждою действительного подвига, принял участие митрополит Иларион. Иларион, сам аскет и подвижник, не вступавший, однако, до митрополии в монастырь, а занимавшийся «попомъ» тайными подвигами аскетизма, и, очевидно, так же, как Антоний, недовольный монастырями Киева, поместил Антония в свою пещеру, где до митрополичьей кафедры молился Богу втайне, и исхлопотал у Ярослава землю этой пещеры — Антонию, так как пещера была близко к княжеской резиденции — Берестову, несомненно на земле князя. Когда утверждение Илариона на митрополичьем столе встретило живой отпор со стороны Константинополя и Илариону пришлось оставить кафедру для Ефрема, Иларион принимает схиму с именем Никона (7 ноября 1053 г.) и удаляется как простой презвитер в пещеру к Антонию. Иларион не был доволен монастырями русскими той поры, чтобы идти туда, и возвращение в пещеру было естественно во всех смыслах. Хотел ли Иларион там замкнуться, как и Антоний, только для подвигов монашеских? Едва ли. Пещера уже была известна «добрымъ людямъ», приходившим к Антонию за благословением и приносящим ему «еже на потребу», еще при Ярославе. Когда преставился Ярослав и «прея власть» в Киеве Изяслав, Антоний прославлен был в Русской земле. Изяслав с дружиною приходил в пещеру к Антонию, прося благословения и молитвы [1]. Если бы Иларион пожелал уйти в тайные подвиги монашеской жизни, он выбрал бы другое место поселения. У насельников пещеры установились добрые отношения с князем Изяславом и его семьей, что видно из обращения Антония к супруге Изяслава с просьбою о помещении в монастырь матери Феодосия [2]. Так текла жизнь в пещере Антония и Никона, пользующаяся общим уважением и добрых людей, и княжеской семьи, но не выходящая, однако, из пещеры на более широкую деятельность, чем подвиги аскетизма. В 1058 г. [3], т. е. через пять лет по пришествии Никона, к Антонию же пришел, не найдя себе приюта в киевских монастырях, юноша Феодосий, с отроческих лет возлюбивший подвиг монашеской жизни. Феодосия направили в пещеру к Антонию, потому что в Киеве было известно, что в пещере не взирали на худость риз прибывающих. Нестор в Житии Феодосия как будто дает знать, что с приходом Феодосия число пещерников достигло трех:
«и бѣ видѣти свѣтила три, суще въ печерѣ, разгоняща тму бесовьскую молитвою и алканіемь: мню же преп. Антоніа
1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 588—589.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 22.
3. Там же. С. 23.
106
и блаженнаго Ѳеодосіа и великого Никона. Сіи бѣша въ печерѣ моляще Бога, и Богъ же бѣ с ними: “идѣже бѣ, рече, два или трие съвокупленіи во имя Мое, ту есмь посреди ихъ”» [1].
Затем в жизни пещеры наступает решительный перелом: скромная пещера собирается переустроиться в монастырь. Мысль об этом у Никона могла прийти, конечно, раньше, но нужны были: во-первых, средства, а во-вторых, разрешение епископа области, для пещеры — митрополита. Средства пришли вместе с новыми лицами, пожелавшими вступить в число братии: это были — сын первого у князя (Изяслава) в боярах Ивана и некто каженик от княжего дома. Первый из пришедших — Варлаам — принял пострижение 19 ноября 1060 г., а второй — Ефрем — 28 января 1061 г. [2] Принятие этих двух лиц в число пещерников давало не только средства, но и основание той школе будущих епископов, какою сделался скоро Киево-Печерский монастырь. Для последнего нужны были, однако, не только монахи из знатных семей, но и введение в жизнь братии нового монастыря строгого монастырского устава. Добытые средства открывали возможность «возградить» монастырь из пещеры и поездкою в Константинополь кого-либо из братии привезти подлинный список Студийского устава. Замыслы Илариона, готовые уже осуществиться, встретили неожиданное препятствие. Нестор указывает здесь на гнев князя Изяслава за пострижение без его княжего разрешения «болярина и каженика». Гнев Изяслава пал на того, кто проводил все дело, был его душою и инициатором, — Никона. Он схвачен и представлен перед Изяславом. На угрозы Изяслава сослать Никона «и сущая с тобою» и раскопать пещеру Никон отвечает с мужеством и упорством. Удар княжего гнева всколыхнул всю пещеру. Антоний с братией, взявши одежды свои, решили уйти в иную область. Когда об этом узнала жена Изяслава, она уговорила Изяслава удержать Антония «и иже с нимь» от ухода. Княгиня, как уже знаем, чтила Антония и исполняла его просьбы, так что заступничество ее здесь очень понятно. Изяслав отпускает Никона и просит Антония с братией вернуться в свою пещеру. После трех дней увещания пещерники решили вернуться в пещеру. Нестор в Житии Феодосия рисует это возвращение, как победоносное: «яко се нѣкоторіи храбріи отъ брани, победивше супостата своего, врага діавола». Но победа эта была далеко неполной: Никону пришлось покинуть пещеру.
В изложении Нестором описанного «гнева» Изяслава скрыта действительная картина события. В самом деле, непонятна возможность такой размолвки между пещерою и князем, который до того с уважением относился к Антонию и пещерникам, как и княжеская семья, и который едва ли мог препятствовать созданию истинного монастыря, школы будущих русских иерархов. Обратим внимание на то обстоятельство, что Варлаам принял пострижение 19 ноября 1060 г., Ефрем — 28 января 1061 г. По изложению Нестора, гнев Изяслава и его ссора с пещерою случились уже после пострижения Ефрема рукою Никона, т. е. в последних числах января—начале февраля 1061 г. Боярин Иван, отец Варлаама, неудовлетворенный исходом столкновения Изяслава с пещерою, силою вырвал сына, чтобы вернуть его к прежней жизни. Нельзя думать, чтобы боярин Иван, так горячо потрясенный уходом сына и его пострижением в пещере, ждал спокойно вмешательства Изяслава, которое потом его так не удовлетворило, целых два с половиною месяца (19 ноября 1060 г.—февраль 1061 г.). Вероятно, он понуждал Изяслава, жаловался ему на Никона и пещерников, увлекших его сына в монашество. Однако князь приступил к «гневу»
1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 434.
2. Там же. С. 435.
107
только после второго пострижения, что дает право думать, что в этом Изяслав уступил давлению не «первого в боярах» Ивана, а лица, более сильного. Кого же? Вспомним, что для превращения пещерки в монастырь требовалось разрешение митрополита, как епископа области. Не от него ли исходило давление на князя? Это помогает объяснить, почему «гневъ» князя свелся после трех дней переговоров к удалению одного Никона и к получению после этого разрешения митрополита на устроение нового монастыря. О последнем свидетельствует Нестор в Житии Феодосия, когда говорит, что после возвращения Антония с братией в пещеру «многимъ приходите въ печеру благословеніа ради отъ отець тѣхь и друзіи отъ нихъ бываху мнихи, Божіею благодатью» [1], т. е. препятствий к вступлению в число братии теперь уже не было, так как пещера была признана монастырем. Яснее это видно из другого места, где Нестор пишет, что «по отхожденіи же отець тѣхъ святыхъ (Никона с товарищем и Ефрема), блаженный отець нашъ Ѳеодосіе поставленъ бысть прозвитеромь, повеленіемь великаго Антоніа» [2]. Действительно, с уходом «прозвитера» Никона среди оставшейся братии нужен был священник, и Феодосия ставят на эту степень. Но ведь это поставление уже никак не могло быть помимо разрешения митрополита.
Значит, дело создания монастыря нужно представлять себе в таком виде. Иларион, вернувшийся в свою пещеру к Антонию, мог с самых первых дней мечтать о создании из нее монастыря, но, несмотря на дружественные отношения к пещере князя Изяслава и его семьи, не мог получить разрешения митрополита на открытие монастыря. Однако пещера стала населяться без этого разрешения: был принят (1058 г.) Феодосий, затем Варлаам, Ефрем и другие, не названные Нестором, лица. Что кроме Феодосия, Варлаама и Ефрема у Антония и Никона были и другие товарищи по пещерному житию, видно из указаний Нестора в Житии Феодосия в рассказе о «гневе» Изяслава: «Антоній и иже с нимь» [3], где нужно разуметь не только Феодосия, Варлаама и Ефрема (Никон был схвачен князем), потому что тогда в другом месте, где рассказывается о мужестве Варлаама, взятого отцом силою домой из пещеры и подвергаемого здесь искушениям прежней жизни, слова «и съ сущими с нимь» в выражении: «Преподобный же Антоніе и съ сущими с ними [4] и съ блаженнымъ Ѳеодосіемь бѣша в печали мнозѣ его (Варлаама) ради...» будут относиться только к одному Ефрему, так как Никона среди пещерников не было.
Настойчивость, с какою обходилась пещера без разрешения митрополита, естественно, заставила последнего принудить князя вмешаться в это дело. При посредничестве Изяслава, конечно, и удалось получить согласие митрополита Ефрема на создание из пещеры монастыря, при условии непременного удаления из Киева бывшего митрополита Илариона, с деятельностью и даже присутствием которого в Киеве Ефрем не хотел мириться. Пещера три дня обсуждала требование митрополита и приняла условия: Никон удаляется в Тмуторокань, митрополит дает право на устроение монастыря Антонию. Но Антоний не был инициатором этого дела, может быть, не чувствовал себя пригодным для него, а по натуре — неспособен был на компромисс. Он как ктитор вновь разрешенного монастыря ограничивается поставлением в игумены Варлаама, а сам удаляется в ину гору. Что князь здесь не был чужд всех
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 25—26.
2. Там же. С. 26. 3. Там же. С. 24.
4. По списку XII в. правильнее «с нимь».
108
событий, видно из того, что Антоний поселяется на княжеской же земле, конечно, с разрешения князя.
§ 63. Итак, после всех тревог февраля 1061 г. пещера становится монастырем, ктитор которого Антоний ставит игуменом Варлаама, а Феодосия — пресвитером братии, «бѣ бо сице братіи съвъкупилося до 15» [1]. Откуда могла образоваться к этому времени такая цифра братии, мы знаем из указания Нестора в Житии Феодосия, что теперь для желающих вступления в монастырь препятствий не было: «Такжде оттоле многымъ приходити в печеру благословенія ради отъ отець тѣхъ, и друзии отъ нихъ бываху мнихи, Божіею благодатью» [2]. Никон в своем летописном своде 1073 г. опускает все события 1061 г. По его рассказу, князь Изяслав приходил к Антонию, поселившемуся в пещере Илариона, с дружиною, прося у него благословения и молитвы. Все знали великого Антония и чли его. «И събьрася братия къ нему числъмь 12, ископаша печеру велику, и цьркъвь, и кѣлия. Съвъкупленѣ же братии, рече имъ Антонии: “живите собѣ, и поставлю вы игумена, а самъ хощю въ ону гору ити единъ, якоже и преже бяхъ обыклъ уединивъся жити”; и постави имъ игумена, именьмь Варлама, а самъ иде въ гору и ископа печеру... братия же съ игуменъмь живяху въ печерѣ» [3].
Разногласие между записью Никона и Житием Феодосия в цифре братии к этому времени (по Никону — 12, по Нестору — 15) нужно понимать в том смысле, что Никон, не сообщая о трудных событиях роста монастыря из пещеры, дает ту цифру, какая была тогда в действительности под рукой Варлаама. Нестор же, вводя в подробности всего пережитого, ведет счет всем братьям обители, как остававшимся в монастыре, так и временно удалившимся: по поручению ли игумена — как Ефрем, по внешнему ли давлению — как Никон и «другы черноризець монастыря св. Мины» [4].
Когда Антоний удалился в другую пещеру, Варлаам, поставленный Антонием игуменом нового монастыря, приступает к вынесению монастыря из пещеры. Это было предпринято с разрешения Антония [5] и выразилось пока только в построении «малой церквици» над пещерой во имя св. Богородицы. Нестор вновь подчеркивает, что теперь монастырь был признан официально: «Тажде убо оттоле всѣмь явлено бысть мѣсто то, бѣ бо мнозѣми прежде не вѣдомо» [6].
§ 64. Варлааму пришлось стоять во главе нового монастыря лишь короткое время, между 1061—1062 гг., так как он «изведенъ бысть княжимь повеленіемь въ монастырь св. мученика Дмитріа, и тамо игуменомь поставленъ бысть» [7]. Об этом событии Никон сообщает с оттенком досады: «Изяславъ постави манастырь св. Дьмитрия, и выведе Варлама на игуменьство къ св. Дьмитрию, хотя сътворити вышнии сего манастыря, надѣяся богатьству» [8]. Понятно раздражение Никона. Князь Изяслав, вместо того чтобы идти навстречу росту нового монастыря, созидает свой княжий монастырь, куда отдает и, конечно, не малые средства, могущие помочь первым дням Печерской обители. Но только ли в этом источник раздражения Никона? Обратим внимание на одно обстоятельство. Новгородский свод (ред. 1079 г.) сообщает под
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 26.
2. Там же. С. 25—26.
3. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 589.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 26.
5. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 589.
6. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 26.
7. Там же. С. 27.
8. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 589.
109
6569 (1061) годом: «поставленъ бысть Новугороду епископъ Стефанъ» [1]. Мы не знаем, откуда взят на епископью новый Новгородский владыка, как не знаем того, кто он был и откуда родом. Но вполне возможно предположение, что такой именно конкретный случай замещения освободившейся кафедры поставил перед князем вопрос о необходимости подготовки кандидатов на епископские кафедры, тогда все находившиеся в политическом обладании Изяслава, и князь, естественно, желает взять это дело в свои руки, создавая свой княжий монастырь. Между тем создание монастыря-рассадника будущих иерархов вне политического влияния княжей власти было мыслью Никона и Антония, так что здесь столкнулись два серьезных церковно-политических взгляда, и братия Печерской обители справедливо опасалась сильного конкурента в Дмитровской обители Изяслава, откуда выходили бы не независимые иерархи, а ставленники князя. Изяслав знал, конечно, планы и намерения Антония и Никона, и в устроении своего монастыря и выведении в него Варлаама действовал не случайно. Естественно думать, что князь, желая иметь русских кандидатов на епископские кафедры, боялся возражений со стороны митрополита против кандидатуры на епископские кафедры кого-либо из братии Печерского монастыря, почему поспешил устроением своего монастыря, не имея в виду ссориться тем с Печерскою обителью и собираясь руководиться в устроении Дмитровскаго монастыря бывшим игуменом Печерского. Что ссоры с последним у Изяслава не было, видим из дальнейших отношений князя к Печерской обители. Взяв Варлаама, князь охотно дает по просьбе нового игумена — Феодосия — землю для построения всего монастыря над пещерою.
§ 65. Об избрании нового игумена, на место ушедшего Варлаама, Нестор и Никон сообщают разно. Нестор рассказывает, что братия, собравшись «изволеніемъ всѣхъ», известили преподобного Антония, что нарекли себе игуменом Феодосия, «яко и чьрньчьскоую жизнь оуправивъша и божия извѣсто заповѣди из лиха вѣдоуща» [2]. (Фразы: «преподобный же призвалъ св. Ѳеодосіа, благословивъ его на игуменьство» — нет в списке XII в. и Берсен.). Никон в своем Своде сообщает, что братия обители, «съвѣтъ сътворьше», пошла к старцу Антонию и сказала: поставь нам игумена. На вопрос Антония: кого хотите? братия отвечала: кого хочет Бог и ты. Антоний, указав на послушание, кротость и смирение Феодосия, сказал: «да сь будеть вамъ игуменъ». И братия была рада, поклонилась Антонию и поставила Феодосия игуменом [3]. Объяснение этого разногласия нужно, по-видимому, искать в разновременности записи и в тех особых событиях, которые разыгрались между временем написания Свода 1073 г. Никоном и Жития Феодосия Нестором. Как здесь, так и в рассказах о поставлении следующих игуменов — Стефана, затем Никона — Нестор проводит точку зрения избрания игумена всею братиею, а не ставления по благословению извне. Точка зрения Нестора на этот вопрос особенно ясна из рассказа об изгнании братиею Стефана игумена и поставлении на его место Никона. «И се, яко же мьню, по Божію изволенію, быти того (Никона) постановленію» [4]. Желая провести мысль о полной внутренней независимости монастыря, Нестор и избрание Феодосия рисует именно как избрание братиею. Между тем, едва ли это было так.
Как известно, право создания монастыря в то время принадлежало всякой юридически и канонически правоспособной личности. Для построения
1. Там же. С. 627.
2. Сборник XII в. Московского Успенского собора, изд. А. Шахматовым и П. Лавровым. М„ 1899.
3. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 590.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 57.
110
требовалось: во-первых, согласие епископа области и, во-вторых, материальное обеспечение новоучреждаемой обители [1]. По изложенному выше рассказу о событиях 1060—1062 гг. видим, что средства на обеспечение монастыря пещера получила, вероятно, в связи с вступлением в число братии Варлаама и Ефрема, а согласие епископа области, т. е. митрополита киевского, — в связи с условием удаления из монастыря Никона. Возможно, что Никон добивался получить на себя разрешение епископа, но потерпел неудачу. Кому же дал митрополит согласие на построение монастыря? Из рассказов Никона и Нестора ясно, что это согласие получил Антоний: он был собственником пещеры, он ставит Варлаама первым игуменом монастыря. Антонию как ктитору монастыря принадлежало право поставления игуменов [2]. Об этом и рассказывает Никон в своем Своде.
Но почему же Нестор, рассказав о поставлении Антонием первого игумена — Варлаама [3], о поставлении им же Феодосия — не желал рассказать, как Никон. Объяснение этому нужно видеть в следующем соображении. Печерский монастырь, ставивший себе целью создание на Руси истинного монашества и достойных русских кандидатов на епископские кафедры, не имел в виду жить по указаниям и руководству епископа области, т. е. митрополита-грека. В Византии действительно существовал класс так называемых независимых (αὐτεξούσια καὶ αὐτοδέσποτα) монастырей, которые не были обязаны платить епархиальной власти каких-либо взносов, и по отношению к которым епархиальная власть имела только право возношения, поставления и дисциплинарную; иногда же монастыри освобождались и от такого подчинения духовной власти. Право независимости монастыри получали или силою царской власти или по распоряжению своих ктиторов [4]. Ктитор Печерской обители — Антоний, видимо, не сделал этого распоряжения. Смерть его случилась, кажется, 7 мая 1073 г.; о ней не упоминает Свод Никона, потому что автор Свода удалился из монастыря ранее этого события [5]. Но почему об этой кончине не сообщает Нестор в Житии Феодосия? Ответ будет тот, что монастырь Печерский смертью Антония был поставлен в большое затруднение, так как Антоний не сделал соответствующего распоряжения о независимости монастыря. Оставалась, правда, возможность получения независимости княжеским распоряжением, но кафедра могла возражать, как и возражала позднее, что право это — право царской, а не княжеской, власти. В монастыре поэтому скоро появилась мысль объявить о распоряжении Антония о независимости монастыря, как сделанном не перед смертью, а еще при жизни, при первых же шагах нового монастыря. Отражение этого взгляда мы и находим у Нестора в Житии Феодосия. Антоний, поставив Варлаама братии «в себѣ мѣсто», удаляется в иную пещеру, где живет в затворе, не исходя из нее, «идѣже и нынѣ честное его тѣло лежитъ» [6], т. е. Антоний еще при жизни отстранился от монастырской жизни, сделав монастырь независимым. Отсюда и то странное противоречие Нестора в описании затворнической безысходной жизни Антония после удаления в иную пещеру с рассказом Никона (в житии Исаакия) о вмешательстве Антония в политическую жизнь Киева и о распре князей, и даже о бегстве
1. Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской церкви с половины IX до начала XIII в. Казань, 1894. С. 350—351.
2. Там же. С. 358—359.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 26.
4. Соколов Н. П. Состояние монашества в Византийской церкви с половины IX до начала XIII в. С. 367.
5. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 436—437.
6. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 26.
111
Антония из Киева в Чернигов под влиянием неудовольствия вернувшегося на престол Изяслава [1]. Этим тенденциозным изображением отношения ктитора Антония к Печерскому монастырю и объясняется отсутствие описания его кончины у Нестора и в продолжении Свода 1073 г. Отстранив от монастырской жизни Антония еще при его жизни, Нестор старается выставить истинным ктитором монастыря Феодосия, на него перенося всю заслугу дела создания монастыря: «и бысть монастырь славень: ее же и донынѣ есть, Печерьскый монастырь наречемь, иже отъ св. отца нашего Ѳеодосіа съставленъ есть» [2]. Здесь был не только расчет канонизацией Феодосия освятить все дело создания монастыря, ему по идее не принадлежавшее, но и упрочить оспариваемое кафедрой по смерти Феодосия положение независимости монастыря, которым монастырь фактически пользовался при его жизни.
Думаю, на основании всех этих соображений, что рассказ Никона о назначении Феодосия в игумены ктитором Печерского монастыря — Антонием — первоначальнее и вернее передает дело.
§ 66а. Новый игумен проявил деятельность, нет сомнения, по ранее еще в пещере предрешенному плану. Прежде всего необходимо было создать настоящий монастырь, вынеся его из-под земли. Варлаам, первый игумен, построил лишь небольшую деревянную церковь над пещерой, т. е. на земле, уже с давних пор принадлежавшей Антонию, но жить монахи и теперь продолжали в пещере. Для того чтобы выстроить настоящий монастырь с келиями для братии не под землею, нужны были средства и земля. Средства уже стали притекать. Так, несомненно, Варлаам и Ефрем пришли в обитель не с пустыми руками; так, вслед за ними, по официальному признанию монастыря, «(оттоле) многымъ приходити въ печеру благословеніа ради отъ отець тѣхь, и друзии отъ нихъ бываху мнихи, Божіею благодатью» [3]; наконец, по уходе Варлаама и вступлении в игуменство Феодосия, «многымъ отъ вельможъ приходити к нѣму благословенія ради, и отъ имѣній своихъ малу нѣкакову часть подаваа имъ» [4]. Что касается земли, то ее можно было получить только от князя, так как пещера Илариона, потом подаренная князем Антонию, лежала на княжеской земле, прилежавшей к княжескому двору, Берестову. Варлаам не обращался к князю с подобной просьбой в силу нам неясных соображений, и братии приходилось довольствоваться клочком Антония. Теперь при Феодосии дело изменилось. Феодосий обращается к князю Изяславу с просьбой о дарении монастырю всей горы над пещерой Илариона. Трудно сомневаться в том, что взятие Варлаама князем Изяславом в игумены его княжего монастыря и дало братии всю гору над пещерой. Впрочем, это косвенно подтверждается тем отношением к монастырю, какое сохранил Варлаам по уходе на игуменство в Дмитровский монастырь. Варлаам, как игумен этого монастыря, ходил в благочестивые путешествия. Первое было предпринято в Иерусалим, а второе, «по времени некоемь», — в Константинополь, где он обходил все монастыри и купил «еже на потребу монастырю своему». На обратном пути из этого второго путешествия Варлаам скончался во Владимире в монастыре, называвшемся «Святою Горою».
«Заповѣдавъ сущим с нимъ, да допровадять тѣло его в монастырь блаженнаго Ѳеодосіа и ту положатъ его, и вся сущаа, яже бѣ купилъ въ Коньстянтинѣ градѣ, иконы и ино еже на потрѣбу, повелѣ
1. Вот почему нахожу неудачной вставку А. А. Шахматовым слов: «и живяше въ ней, не выходя изъ нея» в рассказ Никона из Жития Феодосия на с. 589.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28.
3. Там же. С. 26.
4. Так надо читать и по списку XII в., и по Берсеневскому, и по А. Л. С. И Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 27.
112
cia вдати блаженному» [1].
Нужно, следовательно, думать, что князь, исполнивший эту волю Варлаама, хотя все вещи в Константинополе были приобретены для Дмитровского монастыря и, вероятно, не только на деньги Варлаама, — исполнил и ту просьбу братии о земле, которую возбудил перед князем Феодосий по отшествии игумена Варлаама и которую, конечно, поддержал и бывший печерский игумен. «Изяславъ же, — говорит Никон в своем Своде [2], — слышавъ (просьбу Феодосия), радъ бысть, посъла мужь свои и въда имъ гору ту». Игумен и братия выстроили на этой земле новую церковь, большую той, что построил Варлаам, украсили ее иконами, оградили все место «стълпиемь», поставили кельи. Новый монастырь в своем названии хранил всегда память о той пещере, из которой он вырос.
Нестор в Житии Феодосия, по неясным нам соображениям, рассказывает об этом построении церкви, ограды и келий на новом месте так, что не упоминает ни о князе, ни о дарении земли [3]. Впрочем, Нестор не упоминает еще об одном важном обстоятельстве: о количестве братии.
§ 66б. Никон, в своем Своде, рассказывает, что к моменту вступления в игуменство Феодосия число братии достигло 20. Если вспомнить цифру братии ко времени вступления в игуменство Варлаама — 12 [4] — и сопоставить это с хронологическою сетью событий, как мы знаем охватывающею лишь около года (начало 1061—1062 г.), то все же вызовет наше удивление, что за первое время игуменства Феодосия, в течение того же 1062 г., число братии, как указывает Никон, достигло 100 человек [5]. Никон ставит в связь этот страшный рост братии (с 20 до 100) с просьбою Феодосия к князю Изяславу о земле под монастырь: «и посъла единого отъ братиѣ къ Изяславу кънязю, река тако: „къняже мои! се, Богъ умъножаеть братию, а мѣстьце мало; да бы ны далъ гору ту, яже есть надъ печерою“». Откуда эти цифры и почему Нестор ни слова не говорит о них, хотя факт этого роста братии в течение нескольких месяцев заслуживает самого пристального внимания? Объяснить этот рост братии существованием такого порыва к монашеству в обществе едва ли возможно. Мы не знаем далее таких цифр и такого роста монашества в позднейшее время. Объяснить его желанием многих, живших до того в миру, теперь, под влиянием высокого примера пещерников, идти в монашество, тоже невозможно, потому что прибытие 80 человек падает как раз на то время, когда основные пещерники уже отстранились от жизни обители или добровольно, как Антоний, или под давлением извне, как Никон, — ив монастыре выдвигается новый и мало до того известный человек — Феодосий, по годам очень молодой и едва ли тогда авторитетный. Объяснить собрание этого количества братии не из мира, а из других монастырей, по терминологии Е. Е. Голубинского, несобственных или ненастоящих [6], — едва ли возможно по той причине, что можно сомневаться в существовании в ту пору такого рода монастырей [7]. Если же думать просто о совокуплении братии из других киевских монастырей, то все же непонятно, что заставляло монахов уходить в новый, только что начинающийся монастырь, идти жить в пещеру под землею.
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 32.
2. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 590.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28.
4. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 589.
5. Там же. С. 590.
6. Голубинский Е. Е. История русской церкви. T. I2. С. 582.
7. Об этом я имел случай высказаться в Известиях Отделения русского языка и словесности Императ. Академии Наук. 1912. T. XVII, кн. 3.
113
Приходится искать каких-то общих причин, заставивших такое огромное количество людей идти к Феодосию, были ли то монахи соседних монастырей или другие лица. Не лишено значительности и то обстоятельство, что в Византии монастыри общинножительные имели определенный штат братства, причем число братии бывало редко столь велико, как в первые же месяцы игуменства Феодосия. Как увидим ниже, в монастыре Печерском был введен Студийский устав и, вероятно, в редакции патриарха Алексея, по которому число братии полагалось от 40 до 50 человек, «кромѣ сущимъ по селомъ». Более этой цифры было лишь в Лавре св. Афанасия Афонского (120 человек) и — позднее — в монастыре императора Иоанна Комнина Пантократора (130 человек) [1]. Отсюда, кажется, можно выводить, что такое стечение монашествующих, какое мы видели в Печерской обители, было вынужденным для устроителей монастыря, так как иначе едва ли бы они вышли за пределы обычных для того времени византийских цифр.
Подыскивая объяснение тому обстоятельству, что в Киеве нашлось сразу столь значительное число лиц, пожелавших вступить в новосозидаемую Печерскую обитель, при том условии, что впоследствии не наблюдалось нигде столь сильного роста братии, ни в самом Печерском монастыре, ни в других монастырях, и при том условии, что цифра эта едва ли была достигнута желанием устроителей, так как превышала обычные цифры штатов византийского монашества, исключая очень богатой Лавры св. Афанасия, и так как сопрягалась с огромным расходом на содержание братии, едва ли легко покрываемым из тогдашних средств Печерской обители, — мы останавливаемся на следующем соображении. Из предыдущего выяснилось, что митрополит Иларион, сочувствовавший делу поселения Антония в пещере, впоследствии, в схиме под именем Никона, удалился в ту же пещеру Антония. Это вело к мысли, что Иларион относился отрицательно к тогдашним киевским безуставным монастырям. Был ли в этом Иларион одинок? Обратим внимание на то, что вступление на митрополичью кафедру Ефрема и устранение с нее Илариона едва ли прошло так, чтобы не задеть никого из окружающих и трудившихся с Иларионом. Нельзя сомневаться, что вступление Илариона в управление церковью русской сопровождалось устранением многих клириков времени Феопемпта и привлечением новых клириков того духа и направления, что был сам митрополит Иларион. Уход Илариона и вступление Ефрема не могли не отразиться на них. Предполагаем удаление клириков эпохи иларионовского управления рукою нового митрополита. Куда же ушли эти клирики от св. Софьи? Они могли уходить в киевские монастыри в число рядового братства. Но как они относились к этим безуставным монастырям — видно из отношения к этим последним Илариона. Естественно, что при первой возможности все клирики спешили собраться к своему бывшему митрополиту, правда, вынужденному уйти из созидающагося монастыря, но духом остававшемуся в нем. Можно думать, что это наличие большого числа устраненных клириков толкало Илариона на мысль собрать их в общее житие, создав гнездо будущих русских архиереев. К этому числу клириков может быть, нужно причислить и тех священнослужителей, которых мог рукоположить Иларион за время своего пребывания на кафедре и которых сан не признавался новым митрополитом [2].
1. Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской церкви с половины IX до начала XIII в. С. 337—338.
2. Тут уместно вспомнить подобное с рукоположенными Климентом (Ипатьев, летопись под 6664 г.).
114
Такое предположение объясняет многое: и необычную наличность в Киеве 100 человек, жаждущих вступления в новый монастырь, и принятие столь огромного количества братии совсем еще молодым, без больших средств монастырем, вопреки указаниям обычной практики византийских монастырей и устава патриарха Алексея, которым Печерская обитель собиралась руководиться.
§ 66в. Следующею задачею, выпавшею на долю нового игумена Феодосия, после «совокупленія» братии и устроения монастыря «на горѣ», подаренной князем Изяславом, — было введение устава общей жизни.
«В Греции к тому времени, как мы приняли христианство, — пишет Е. Е. Голубинский [1], — монашество, процветавшее вообще весьма недолго (как целое, а не в отдельных людях, о которых речь особая), давно уже пало. Мы вовсе не были призваны (т. е. оказались вовсе не призванными) к тому, чтобы восстановить его, и мы могли принять его от них в его позднейшем превращенном виде только как целое, а не таким образом, чтобы сделать в целом какой-нибудь выбор». В Греции в ту пору существовали три устава монашеской жизни: «истинное общинножитие, общинножитие весьма неистинное (т. е. это общинножитие с сохранением права частной собственности) и келлиотство» [2]. Случилось так, что монашество наше стало жить по двум последним уставам, «далеко не строго монашеским, которых как таковых собственно никогда не признавала церковь и которые, быв изобретены самоволием и фарисейством человеческим, существовали единственно на тех же правах, на которых существует всякое злоупотребление» [3]. Такое существование монашества на Руси, по-видимому, не вызывало беспокойства или забот о насаждении монашества истинного у митрополитов киевских, и попытку перенести к нам устав истинного общинножития взял на себя нарождающийся Печерский монастырь. Дело это не было начато Феодосием, так как еще до его игуменства инок Ефрем отправился в Константинополь, несомненно, с целью изучения жизни монашества византийского. Вспомним предпринятое позднее путешествие в Константинополь игумена Дмитровского монастыря Варлаама, обходившего здесь все монастыри, чтобы понять, что дело правильного устроения монастырской жизни шло у нас путем частной инициативы, а не руководства с митрополичьей кафедры. К Ефрему скопцу отправил Феодосий в Константинополь «единаго отъ братіа», «да весь уставъ Студійскаго монастыря принесетъ, исписавъ» [4]. Из приведенного места выходит, что именно о Студийском монастырском уставе думали в Печерской обители и этот устав хотели ввести у себя. Изложение и у Нестора, и у Никона ведется так, чтобы показать, что введение устава не изменило нравственной и подвижнической жизни игумена и братии; устав лишь внес внешний порядок, твердое основание: и вступлению новых братьев, и жизни братии, и порядку службы. Феодосий, получив устав, «повелѣ почести предъ братіею. И оттоле начатъ вься въ своемь монастырѣ творити по уставу св. обители Студійскыа, якоже и донынѣ, — пишет Нестор, — есть ученикомь его съвръшающимь сице» [5].
Е. Е. Голубинский с большою убедительностью указал на то, что Феодосием был введен устав Студийского монастыря в редакции патриарха Алексея [6], представляющий собою первую полную запись литургическо-дисциплинарной
1. Голубинский Е. История русской церкви. T. I2. С. 635.
2. Там же. С. 634. 3. Там же. С. 633—634.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 28.
5. Там же.
6. Голубинский Е. История русской церкви. T. I2. С. 607—627.
115
практики Студийского монастыря, составленный кроме студийских записей еще на основании правил древних устроителей монашеской жизни, обычаев Великой церкви и порядков других монастырей [1]. Это введение строгообщежительского устава было крупнейшею заслугою нового монастыря перед русской церковью как попытка насаждения истинного монашества. «И бѣ видѣти на земли человѣкы, житіемь точныа ангеломь, и монастырь той подобенъ небеси» [2]. Жизнь Печерского монастыря не осталась одинокой: «отъ того же (Печерского) манастыря переяша вси манастыреве уставъ: тѣмь же почтенъ есть манастырь Печерьскый старей всѣхъ» [3].
§ 67. Так из скромной двусаженной пещеры вырос монастырь с братиею в 100 человек, храмом и кельями, огороженными забором. В отличие от монастырей киевских той поры этот Печерский монастырь жил строгим уставом общежития, руководимый примером высокоаскетической жизни игумена Феодосия. К последнему князья и бояре, слыша его доброе житие, шли исповедать свои грехи и великую пользу принимали душе своей [4]. Духовные дети игумена оказывали всякую поддержку монастырю и братии: «приношаху ему отъ имѣній своихъ на утешеніе братіи и на устроеніе монастырю; друзи же села вдающе монастыреви и братіи» [5]. В числе духовных детей и жертвователей был «христолюбецъ» — князь Изяслав [6]. Отношения его к Печерскому монастырю свидетельствуют, что страхи Никона о желании князя затмить обитель Антония устроением своего Дмитровского монастыря оказались напрасными, и Дмитровский монастырь становится как бы духовным сыном Печерского: после смерти Варлаама, первого игумена Дмитровского монастыря, Изяслав берет игуменом одного из братьев Печерского же монастыря — Исаию [7]. В праздниках Дмитровского монастыря игумен и братия Печерского принимают постоянное участие. Князь часто призывает Феодосия к себе, но чаще сам приходит в монастырь насыщаться духовных словес своего духовного отца [8]. После известного случая отказа вратаря монастыря впустить князя к игумену «дондеже годъ вечерьній будетъ», отношения князя сделались еще лучше, и Изяслав стал чтить Феодосия как одного из первых святых отцов и слушался его, и делал все «повеленаа ему» от игумена Печерской обители [9].
Так, окруженная общим признанием правящих верхов, жила и крепла новая обитель, насадительница подлинного монашества. Вдали от нее, в Тмуторокани, жил истинный создатель обители, вынужденный удалиться волею митрополита Ефрема, — Никон, бывший киевский митрополит.
§ 68. Из предыдущей главы мы уже знаем, что около 1065—1067 гг. в Киеве произошла смена митрополитов. В связи с этим появились новые кафедры в Чернигове и Переяславле, позднее монастыри св. Спаса и Выдубицкий, как рассадники будущих епископов для новых кафедр иных политических
1. Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской церкви с половины IX до начала XIII в. С. 322.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 30.
3. Лаврент., 6559.
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 31.
7. По Житию Исаии это было в 1062 г., что едва ли вероятно: Варлаам взят был на игуменство в 1061 г., после чего совершил два путешествия: одно в Иерусалим, а другое «по времени некоемь» в Константинополь, по дороге откуда и скончался (Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 32), что ведет позднее 1062 г., да и митрополита Иона (нужно Иоанна) Жития еще не было в 1062 г. в Киеве.
8. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 31.
9. Там же. С. 32.
116
владельцев, чем киевский князь, наконец, насильственная попытка решения вопроса о епископиях в свою пользу со стороны Полоцкого князя Всеслава (§ 36а, б, в и г). Из этих событий одно имело для обители большое значение: смена митрополитов, видимо, дала возможность вернуться в монастырь Никону.
Никон за время своего невольного удаления из монастыря (1061—1067 гг.) проявил большую деятельность в далекой Тмутороканской окраине. Здесь он, как знаем, создал «славный» монастырь с церковью св. Богородицы «близъ града» [1] и своею деятельностью, видимо, вышел далеко за пределы своей обители. Так, когда 3 февраля 1067 г. скончался от отравы греческого катепана Тмутороканский князь Ростислав, Никон «умоленъ бысть» от людей «острова» идти к князю Святославу просить на Тмутороканский стол сына этого князя — Глеба. Святослава Никон в Чернигове застать не мог, так как три Ярославича тогда были в походе на Всеслава Полоцкого, и Никон ожидал возвращения князя в Печерской обители [2]. Нестор очень трогательно описывает встречу Никона с Феодосием, «молившимъ» великого Никона «не отлучитися ему отъ него». Из этой просьбы Феодосия видим, что для Никона в это время открылась возможность возвращения в Киев, что наводит на мысль об отражении в судьбе Никона перемены лиц на митрополичьей кафедре. Никон, конечно, с радостью возвращается в Печерский монастырь, после поездки с сыном Святослава князем Глебом в Тмуторокань и устроения дел своего Тмутороканского монастыря, ставшего «прикладомъ» [3] Печерского. Вероятно, Никон привез Феодосию и драгоценности или казну своей Тмутороканской обители, так как Нестор пишет: «и вся своя предавь блаженному въ руцѣ, самъ же бѣ съ всякою радостію покаряяся ему» [4]. Впрочем, как увидим, покорение это было иным против обычного иноческого игумену, так как Никон занял в обители первенствующее место, направляя вновь деятельность и монастыря, и игумена.
§ 69. Никон вернулся в неспокойное время (июль—август 1068 г.) [5]: на Русскую землю напали половцы, и Ярославичи потерпели поражение. Мы уже знаем, что поражение Изяслава вызвало в Киеве революцию: Изяслав — изгнан, а Всеслав Полоцкий, через преступление крестоцелования захваченный Ярославичами и посаженный в поруб за год перед тем, — высажен из поруба киевлянами на Киевский стол. Уже указывалось и на то, что Антоний Печерский выступал в этих событиях как защитник этого переворота, опираясь на чудесное совпадение праздника Креста (15 сентября) с указанными событиями и видя в этом перст Божий. Никон, занесший эти события в свой летописный Свод в таком освящении, значит сочувствовал борьбе Антония за соблюдение князьями крестоцелования. Если справедливы были наши соображения, что в Киеве описанная революция имела в числе других источников и недовольство церковной политикой Ярославичей (§ 37), то тем понятнее становится роль обители Антония и Никона, защитников русской церкви от угнетений греческого господства.
Всеслав сидел в Киеве лишь 7 месяцев, потом с ляшской помощью вернулся Изяслав. Гнев вернувшегося князя пал на киевлян с большою силой и без достаточных оснований, по оценке Никона [6]. Гнев князя захватил и жизнь Печерской обители: Антонию пришлось бежать из Киева ночью в Чернигов к
1. Там же. С. 26.
2. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 435.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 26.
4. Там же. С. 33.
5. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 435.
6. Там же. С. 609.
117
князю Святославу. Последний уже начинал игру против старшего брата, подготовляя, видимо, сочувствие к себе киевской общественности [1]. Не знаем, как все это отразилось на Никоне, но Феодосий остался, и монастырь, повидимому, не пострадал. Впрочем, и Антоний вернулся в Киев из Чернигова (где на Болдиных горах устроил было монастырь), кажется, также еще при Изяславе. Нельзя сомневаться, что умеренность гнева Изяслава к Печерской обители, откуда вышла неприятная для него поддержка Всеславу, правда, во имя высокого идеала о нерушимости клятвенного крестоцелования, — основывалась на нежелании, а может быть, и боязни князя ссориться с монастырем, уже широко популярным в дружинных кругах и с руководителями его жизни, почитаемых как «первыхъ святыхъ отцевъ». Вспомним свидетельство Павла, игумена одного из монастырей области князя Святослава, приведенное Нестором, что князь Святослав много раз высказывал близким свою зависть брату Изяславу «еже такова светилника имать въ области своей», как Феодосий [2]. Вспомним, что Всеволод когда-то около 1067 г. берет себе на Ростовскую кафедру епископом Леонтия, постриженника обители преподобного Феодосия. Из Жития Феодосия видим, что Изяслав скоро по-прежнему стал бывать в монастыре [3], Феодосий — навещать князя [4].
§ 70. За это время, по словам Нестора, число братии продолжало возрастать, так что игумену явилась нужда «распространити монастырь на поставленіе кѣліамь, множества ради приходящихъ и бывающимъ мнихомь» [5]. Работа эта была произведена игуменом и братией. За это же время у монастыря появились и земельные имущества, благочестивые приношения верующих [6]. Пожертвования были, по-видимому, обычным явлением и выражались в присылке съестных продуктов [7], вина [8], масла [9], книг [10], золота [11], в оковании икон [12]. Нестор в рассказах об этих пожертвованиях делает ударение не на самих пожертвованиях, а на обстоятельствах, их сопровождавших, приводя примеры из жизни Феодосия, свидетельствующие о твердости веры, евангельской доброте и святой прозорливости игумена. Этим и дается разуметь, что пожертвования текли широко, превышая нужды братии и обители. Что последнее имело место, видно из построения Феодосием «двора близъ монастыря», где повелением игумена находили прибежище нищие, слепые, хромые, трудоватые, получающие «еже на потрѣбу» от монастыря десятину всех монастырских доходов. На «дворѣ» этом была построена и церковь св. первомученика Стефана [13]. Щедрот монастыря хватало и на посылку каждую субботу воза хлебов «иже в темницахъ сущихъ и въ узахъ» [14].
Так прошли годы 1068—1073, когда в Киеве разразились события, нашедшие отражение и в жизни русской церкви, и в жизни Печерской обители.
1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. II. С. 60—61.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 49.
3. Там же. С. 39, 44. 4. Там же. С. 34. 5. Там же. С. 37. 6. Там же. С. 42, 48 и 31. 7. Там же. С. 41. 8. Там же. С. 42.
9. Там же. С. 44. 10. Там же. С. 39. 11. Там же. С. 36. 12. Там же. С. 39. 13. Там же. С. 42. 14. Там же.
118
Нам уже приходилось касаться и того и другого вопроса, так что здесь частью опять придется повторить сказанное.
§ 71. Между Ярославичами произошла ссора и борьба. Святослав в союзе с Всеволодом изгнали Изяслава из Киева, и земли Изяслава стали предметом раздела братьев-победителей. Сейчас же по вступлении в Киев братья устраивают обед, на который, по словам Нестора, приглашается в числе других и игумен Печерского монастыря. Однако в Печерской обители не было радости или торжества по поводу изгнания Изяслава, хорошо относившегося к монастырю. Феодосий отклонил предложение братьев-князей и открыто порицал их поступок. Князья «не възмогоста прогнѣватися на нь», тем более, что им пришлось сейчас же идти в поход на Изяслава, как известно, нашедшего было короткую поддержку со стороны Болеслава: «устремистася на прогнаніе брата своего, иже отъ всеа тоа области отгнаста его и тако възвратишася въспять» [1]. Когда Всеволод ушел в свой Переяславль, а Святослав утвердился в Киеве, закрепив миром союз с Болеславом, теперь отказавшим Изяславу в поддержке и вынудившим его тем искать помощи сначала у императора, потом у папы, Феодосий вновь начал обличения против Святослава, «яко неправедно сътворивша, не по закону сѣдша на столѣ томь, яко отца си, брата старѣйшаго прогнаша» [2]. Это выступление Феодосия нужно ставить в связь с отражением тех же вопросов междукняжеских отношений в Своде Никона 1073 г. Там мы найдем объяснение того, что называл Феодосий «закономъ» в междукняжеских отношениях и откуда могла родиться мысль о киевском князе, как старейшем и отце другим князьям русским. Никон взгляд монастыря на эти события изложил в «рядѣ» Ярослава, и мы уже имели случай видеть, откуда брали схему этих идеальных отношений, рекомендуемых монастырем князьям как предсмертную волю отца, Никон и Феодосий. Схема бралась из отношений епископов к митрополиту, считающемуся епископам отцом и старейшиной [3], и законом считалось уважение границ чужих епархий и благопокорение митрополиту.
Феодосий или писал «епистоліа» к Святославу, или говорил порицание князю приходившим в монастырь вельможам, поручая им передать эти слова Святославу. Вспоминая то место в рассказе Нестора, где говорится о поучениях братии в церкви игуменом Феодосием «духовными словесы» и о повелениях его великому Никону или «преподобному отцю нашему Стефану» — поучать братию «отъ книгъ почитающе» [4], думаем, что и епистолии, особенно последнюю «великую зѣло», где приводились исторические примеры, конечно, «отъ книгъ почитающе», Феодосий поручил составлять Никону или Стефану, вероятнее, как увидим, первому. В виде протеста Феодосий приказал поминать в богослужении князя Изяслава, «яко столному тому князю и старѣйшину всѣхъ», а Святослава — не поминать, как «чрезъ законъ сѣдшу на столѣ томь» [5]. Эта непрекращающаяся, вызывающая деятельность игумена довела дело до острого столкновения, так как князь Святослав, ударив о землю
3. В этом смысле не лишено интереса и то наблюдение, что позднее, в Повести временных лет, встречаем подобную попытку формулировать на церковно-иерархическом языке новое понятие столицы государства в словах Олега: «се буди мати градомъ Русьскимъ» (Лаврент., 6390 г.), что являлось попыткою перевода «митрополіи», тогда как до того это понятие формулировалось в словах Святослава матери о Переяславле на Дунае: «яко то есть середа земли моей» (Лаврент., 6477 г.) (Хрущов И. О древн. русских исторических повестях и сказаниях. Киев, 1878. С. 107).
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. 11. С. 33.
5. Там же. С. 51.
119
епистолией Феодосия «великой зело», «яко левъ рикнулъ на праведнаго». Все сторонники Феодосия стали убеждать его прекратить свои нападки на князя, собирающегося осудить игумена на заточение. О том же кроме вельмож молила Феодосия испуганная братия. И Феодосий уступил мольбам братии и вельмож, понимая, что ничего не добьется только «сими словесы», и решив более не укорять князя Святослава, а при случаях «мольбою молити» о возвращении Изяславу отнятых земель. Единственным следом размолвки оставалось поминание в эктениях имени князя Святослава после имени князя Изяслава [1].
Иначе поступил Никон. Не добившись «покорения» Святослава и не найдя для своей мысли о законе междукняжеских отношений, нарушенном Святославом и Всеволодом, поддержки среди киевского общества, помирившегося с переворотом, Никон уходит с двумя братьями обители опять в Тмуторокань в свой монастырь, вернувшись оттуда уже по смерти Феодосия и, кажется, Святослава.
§ 72. Как только «разуме» Святослав «преложение» Феодосия, сейчас же («не по мнозехь же дьнехь») послал к нему узнать, может ли навестить блаженного? Свидание состоялось, а за ним окрепло и установилось такое же дружеское отношение князя к монастырю и игумену, какое было при князе Изяславе: Святослав часто приходит к Феодосию «насыщаться духовнаго того брашна», «многажды» и Феодосий посещает князя [2].
Как столкновение монастыря с князем Изяславом в 1061—1062 гг. привело к скорому примирению и расширению монастыря за счет княжеской земли, так и столкновение 1073 г. привело к примирению и дальнейшему расширению. Нестор старается изобразить, что мысль о расширении монастыря была предметом жаркой молитвы и мечтаний игумена Феодосия еще до бурных событий 1073 г., как это открылось «человѣку нѣкоему христолюбиву и боящуся Бога» во время ночного проезда его мимо монастыря: он увидел в чудном свете Феодосия, молящегося перед церковью монастырской, и пламень, вышедший от верха церкви и перешедший другим концом на то место, где впоследствии и была заложена Феодосием каменная церковь, так что огненная дуга соединяла монастырскую церковь с местом будущей церкви. Другое чудо свидетельствовало о мечтаниях и всей братии о том же. «Мнози людіе», жившие близ того места, ночью были разбужены пением и увидели «множество инок» со свечами идущих во главе с игуменом из церкви монастырской с иконой Богородицы туда, где впоследствии выросла каменная церковь; здесь «пѣніе и молитву сътворьше», вернулись иноки опять в старую церковь. Нестор думает, что это было явление ангелов в образе печерских монахов [3]. Как ни были жарки молитвы и мечтания братии, возможность устроения нового монастыря и каменной церкви открылась лишь по примирении игумена Феодосия с князем Святославом в 1073 г. Самый подарок князем нужной земли произошел по описанию Нестора так же чудесно, как и ночные выхождения на то место ангелов в образе монахов. Когда Феодосий решил приступить к заложению новой церкви, то «въ начатокъ таковаго дѣла събрася множество людій», среди которых одни указывали одно место для будущей церкви, другие — другое, но ни одно из этих мест так не подходило для создания храма, как княжее поле, лежащее близ. Как раз в это время — «по строенію Божію» — князь Святослав проезжал мимо и, увидев «многъ нарядъ», поинтересовался узнать, «что творять ту». Узнав, в чем дело, Святослав подъехал с дороги к собравшимся и указал место для постройки каменной церкви на своем поле,
1. Там же. С. 51. 2. Там же. С. 50. 3. Там же. С. 46—47.
120
т. е. подарил нужную землю [1]. Не будем касаться анализом всего приведенного рассказа, — слишком легко современному читателю воскресить перед собою все, описанное здесь в особом стиле, как и требовалось в «Житии» святого. Итак, земля была подарена, и князь первый начал рыть здесь землю для фундамента будущей церкви. Построение каменной церкви, очень обширной для того времени, какою была новая церковь Печерского монастыря, требовало не мало, а очень много средств. Но о средствах нет и упоминания в источнике — так щедро притекали пожертвования и так быстро богател монастырь.
В Начальном своде 1095 г. под 1073 годом было отмечено о заложении новой церкви в Печерской обители иначе, чем это делает Нестор:
«Того же лѣта основана бысть церковь Печерьскаа Святославомъ княземъ, сыномъ Ярославлимь, игуменомъ Федосьемь, епископомъ Михаиломъ, митрополиту Георгиеви тогда сущю вь Грѣцѣхъ, а Святославу в Кыевѣ сѣдящю» [2].
Мы уже знаем, что отъезд митрополита в Грецию был началом того разрыва Киева с Константинополем, который охватывает время с 1073 по 1076 г., когда со смертью Святослава, вступлением на Киевский стол вернувшегося Изяслава, повидимому, восстановились старые отношения к патриархату и Империи вместе с водворением на митрополии Киевской Иоанна Продрома.
Какую позицию в этом занял Киево-Печерский монастырь, определить у нас немного данных. Дружественные отношения Феодосия к князю Святославу до самой кончины блаженного показывают, что в разрыве Святослава не было ничего, что могло бы вызвать впоследствии, при восстановлении греческой митрополии в Киеве, желание скрыть следы этого отношения. Феодосию не удалось пережить этого времени, через год после заложения своей каменной церкви он скончался 3 мая 1074 г. [3]
§ 73. В Житии Феодосия и в Начальном своде 1095 г. о кончине Феодосия есть довольно обширные рассказы, не во всем между собой согласные.
Летописный рассказ точно сообщает ход болезни Феодосия, протекавшей восемь дней (с субботы 26 апреля по субботу 3 мая 1074 г.). Когда прошли пять первых дней, т. е. в среду 30 апреля, Феодосий приказал вынести себя на двор и туда созвать всю братию. Ударили в било, и все сошлись к церкви, где на санях лежал умирающий игумен. Феодосий предложил братии выбрать себе игумена, чтобы перед смертью дать ему благословение. Братия просила Феодосия как отца всех указать самому нового игумена, обещая слушать его, как самого Феодосия. Однако Феодосий не исполнил просьбы и вновь предложил братии избрать игумена «кромѣ двою брату, Николы и Игната». Братия, отойдя от умирающего к церкви, после некоторого обдумывания решила послать двух братьев к Феодосию вновь просить об указании им игумена. На этот раз Феодосий не отказал, указав, что он назовет им игумена «не по своему изволенью, но по Божью строенью». Выбор Феодосия пал на Иакова презвитера, пришедшего в Печерскую обитель с братом своим Павлом из монастыря «с Летьца». Братия, так долго просившая Феодосия об указании им нового игумена, теперь не согласилась на выбор Феодосием Иакова и просила благословить игуменом Стефана «деместника» как выросшего под рукой Феодосия. На это Феодосий сказалъ: «се азъ по Божью повелѣнью, нарекѣ бяхъ Иякова, се же вы свою волю створити хощете», но подчинился указанию братии и, благословив Стефана, завещал ему соблюдать устав и преданья монастырские. Братия снесла Феодосия в келью.
1. Там же. С. 51.
2. Ипатьев., 6581 г.
3. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 55.
121
На шестой день, т. е. 1 мая, приходил в монастырь навещать больного игумена князь Святослав с сыном Глебом. К князю Феодосий обратился с таким наставлением: «се предаю ти манастырь на сблюденье, еда будетъ что смятенье въ немь; и се поручаю игуменьство Стеөану, не дай его въ обиду». На седьмой день, т. е. 2 мая, Феодосий вновь призывал будущего игумена Стефана и братию и дал им такое завещание: если по его смерти монастырь «начнеть строити и прибывати в немъ, то вѣжьте, яко приялъ мя есть Богъ». На восьмой день болезни Феодосий скончался. Братия по воле почившего положила ночью со свечами и песнями останки его в пещеру, «идѣже показа труды многы».
Можно думать вслед за А. А. Шахматовым [1], что рассказ этот, дошедший до нас через Начальный свод 1095 г., был записан во время игуменства Никона и имел известную тенденцию оправдать изгнание братией из монастыря игумена Стефана, получившего предсмертное благословение от Феодосия, но выбранного вопреки желанию Феодосия и, следовательно, вопреки Божию повелению, которое выразилось в желании Феодосия видеть игуменом после себя Иакова «с Летьца». Тенденцию рассказа можно видеть и в словах Феодосия князю, где ясно желание автора предсмертной просьбой Феодосия объяснить поддержку, которую нашел Стефан у Святослава против братии, видевшей в деятельности нового игумена нарушение того, что «устроил в службахъ» Феодосий, изменение преданий и уставов монастырских. Даже в оговорке Феодосия: «шедше кромѣ мене нарьцѣте (игуменомъ), его же хощете, кромѣ двою брату, Николы и Игната» — можно видеть указание на последующие события, так как Никола, упомянутый здесь, есть конечно, тот Никола, который, несколько позже смерти Феодосия, украл у мниха Конона «крабицу малу, плъну сущу сребра», которую Конону дал на соблюденье «мужъ нѣкый, хотя отъити на путь» [2].
Нестор в своем рассказе не дает подробностей избрания Стефана и предварительного указания Феодосием в игумены Иакова, может быть, потому что был постриженником этого игумена. Когда Феодосий почувствовал смертную болезнь свою, он, по Нестору, приказал собрать всю братию, что была в монастыре «и еже и въ селѣхъ или на иную кую потрѣбу отшли», и дал ей поучение [3]. Этот поступок взволновал братию, подумавшую, что игумен желает осуществить свою давнюю мысль («еда къде отшьедъ съкрытися хощеть въ тайнѣ мѣстѣ, ти жити единъ и намъ не вѣдоущемъ его»), от которой его не раз отговаривали князь, вельможи и особенно братия [4]. После этого поучения братии Феодосий ослабел настолько, что три дня не мог ни говорить, «ниже очию възвести». Однако на четвертый день он встал, собрал братию и предложил ей
1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 437—438.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 56.
3. Здесь в Житии Феодосия позднейших редакций, чем редакция XII в. в «Сборнике XII в. Московского Успенского собора», издано под наблюдением А. А. Шахматова и П. А. Лаврова (М., 1899), находится вставка о посещении Феодосия перед смертью князем Святославом, отчасти взятая из указания дальнейшего текста Жития: «Бѣ бо (Святослав) прежде того дьни былъ у него и видилъ болѣзнь его тяшку зѣло», отчасти из летописного рассказа о посещении Святославом умирающего Феодосия и имеющая целью приписать еще XI в. обращение Печерской обители в княжую, чтобы тем окончательно ликвидировать все попытки митрополичьей кафедры подтянуть монастырь под свою руку. Вставка эта. по-видимому, относится ко второй половине XII в. и будет предметом дальнейшего обсуждения (см.: Шахматов А. Киево-Печерский Патерик и Печерская летопись // Изв. Отд-ния русс. языка и словесности Императ. Академии Наук. 1897. T. II. кн. 3. С. 824).
4. Сборникъ XII в. Московского Успенского собора. С. 90.
122
«помыслить въ собѣ», кого хочет она, чтобы он поставил «въ себѣ мѣсто игумена». Братия, выйдя вон из кельи, «сами въ себѣ съвѣтъ сътвориша, и якоже съ съвѣта вьсѣхъ Стефана игоумена въ себѣ нарекоша быти, деместика соуща цркъвьнааго» [1]. На другой день Феодосий спросил их, кого они выбрали, и по названии братиею Стефана, «того призвавъ и благословивъ, игумена въ себе мѣсто нарече», братию же «много научивъ, иже покоритися тому», отпустил. Потом призвал одного Стефана и учил его «о паствѣ св. стада». Стефан так и не отлучался после этого от Феодосия, служа ему со смирением, «бѣ бо убо болѣзнію зѣло съдръжимъ». Когда настала суббота, день, указанный ранее Феодосию как день смертный, Феодосий прощался с братией и, дав ей последнее наставление и завещание о своем погребении, вновь, оставшись один, стал молиться Богу. Один из братьев, который всегда служил Феодосию, «мало сътвори скважьницю» и видел эту последнюю молитву, после которой Феодосий скончался. За день до смерти умирающего посетил князь Святослав, который потом, узнав о смерти его, «плакася по немъ много» [2]. По кончине Феодосия братия затворила монастырь и не впускала никого из множества собравшихся людей и бояр смотреть на изнесение тела Феодосия в пещеру из церкви. Пошел дождь, и толпа разошлась. Тогда братия могла вынести тело Феодосия, тем более что солнце вновь засияло.
У нас, к сожалению, нет данных объяснить эту разницу в описании кончины и погребения Жития и летописного рассказа.
§ 74. Итак, Феодосий скончался и новому игумену Стефану, избранному братией [3], выпало на долю окончить построение каменной церкви, заложенной Феодосием. Это дело удалось выполнить Стефану «въ мало лѣтъ» — по Житию [4]; на третье лето по началу, т. е. в 1075 г., — по летописи [5]. Но освящения не последовало. Мы легко можем догадаться, почему. Это было время разрыва Святослава с Грецией и, естественно, в Киеве могло не быть теперь и викарных епископов для освящения церкви, как нашелся Михаил Юрьевский в 1073 г., в самом начале недоразумений. Как отнеслись к этому разрыву монастырь и новый игумен? Судя по тому, что по изгнании своем из монастыря Стефан был поставлен около 1091 г. епископом во Владимир, думаем, что поведение его было таково, что не заслуживало порицания восстановленной митрополии. С другой стороны, и отношения его со Святославом были как будто хороши, что видно из приводимого уже рассказа летописи о предсмертном завещании Феодосия Святославу не давать в обиду нового игумена. В 1076 г. скончался Святослав, и в Киев мог вновь вернуться из Тмуторокани Никон, не примирившийся со Святославом и его нарушением прав старшего брата. Никон не мог вернуться в том же году (Святослав умер в декабре 1076 г.), так что возвращение его нужно отнести к 1077 г.; а уже в 1078 г. Никон — игумен [6].
Какая была причина удаления Стефана с игуменства, решить определенно невозможно. Можно только сопоставить несколько наблюдений. Так, за время
1. Там же. С. 91.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 55.
3. Нестор подчеркивает это в последних словах Феодосия братии: «И се вамъ игуменъ, его же сами изволисте...» (Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 54).
4. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 56.
5. Ипатьев., 6583 г.
6. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. 11. С. 91. У Д. И. Абрамовича (Исследование о Киево-Печерском Патерике. СПб., 1902. С. VI. прим. 22) есть указание на 1077 г. как год вступления Никона на игуменство.
123
игуменства Стефана, видимо дружившего со Святославом, после смерти последнего случилась перемена на Киевском столе двух политических владельцев. Сначала сел Всеволод, через полгода уступивший стол Киевский вернувшемуся Изяславу. Вспомним, как дружелюбно относился Изяслав к Печерскому монастырю и как горячо встал на его защиту Печерский монастырь с игуменом Феодосием во главе по изгнании Изяслава из Киева братьями. Вспомним, что Никон ушел в Тмуторокань, не примирившись с событиями 1073 г. Обратим внимание, что со времени возвращения Изяслава на Киевский стол и до его кончины в 1078 г. не раз освобождались епископские кафедры: так, в 1078 г. поставлен епископ Герман в Новгород, около 1077 г. — епископ Исаия в Ростов, может быть, около этого же времени Лука — в Белгород. И все — постриженники Печерского монастыря. Правда, Герман поставлен из игуменов монастыря св. Спаса, монастыря Святослава, когда в Новгороде сидел еще Глеб Святославич, но Исаия поставлен в Ростов из игуменов Дмитровского монастыря Изяслава, а Лука, кажется, из рядовых братьев Печерской обители. Почему же за это время не был поставлен Стефан, получивший кафедру на Волыни уже в княжение в Киеве Всеволода? Если допустить, что Стефан в эпоху водворения в Киеве Всеволода сумел сдружиться с этим князем, принесшим с собой в Киев вновь греческую иерархию из Переяславля, то мы поймем, что к моменту возвращения в Киев Изяслава братии, дорожившей и помнившей этого князя, чтобы восстановить с ним былые отношения дружбы, нужно было пожертвовать игуменом, так недальновидно сдружившимся со Всеволодом.
Справедливость нашего предположения можно подтвердить указанием на избрание в игумены Никона, так мужественно отказывавшегося признать попрание прав Изяслава от Святослава и Всеволода.
Стефан был не только отстранен от игуменства, но «тако діаволъ ражьже на гнѣвъ» братию, «яко же и отъ манастыря того тыца отгнаша» [1]. В судьбе Стефана приняли участие «мнози отъ болярь», его духовные дети, перешедшие к нему от Феодосия, которые дали ему средства «отъ имѣнии своихъ еже на потрѣбу того тѣлеси и на иноу потрѣбу. Онъ же, и тоу емоу Богу помогающю, молитвами блаженнаго наставника емоу и отца Ѳеодосиа състави себѣ манастырь и церквь възгради» [2]. В приведенном отрывке напрашивается на размышление разделение, какое делает автор между помощью бояр — она шла на потребу тела и на иную потребу — и помощью Бога и молитв Феодосия в построении монастыря и церкви. Стефан, изгнанный из монастыря, не пошел в другой монастырь и не был приглашен в игумены, хотя тут скоро открывались игуменские места в монастыре св. Спаса (за уходом в 1078 г. Германа) и в монастыре св. Дмитрия (за уходом в 1077 г. Исаии в Ростов), и хотя в последний в свое время переходил Варлаам, первый игумен Печерского монастыря. Это подтверждает наше предположение о недовольстве Стефаном князя Изяслава, ктитора Дмитровского монастыря. Однако откуда же взяты Стефаном средства на «составленіе» на Клове монастыря и церкви во имя Влахернской Божьей Матери? Нестор не говорит, прибегая к описательному выражению о помощи Божьей да молитв св. Феодосия. Из наших соображений вытекает возможность думать, что средства пришли от Всеволода, который позднее провел Стефана на епископскую кафедру Владимира. Позднее же, в 1091 г., при совсем иных политических и монастырских обстоятельствах, Стефан, тогда епископ Владимирский, как увидим, будет играть в жизни Печерского монастыря некоторую
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. Т. II. С. 57.
2. Сборник XII в. Московского Успенского собора. Изд. А. Шахматовым и П. Лавровым. С. 96.
124
роль вновь, как близкий друг и советник [1], что лишний раз подтверждает временную необходимость его удаления в 1077—1078 гг.
§ 75а. Так в 1077—1078 гг. во главе Печерской обители становится бывший митрополит Иларион, теперь великий Никон, инициатор и душа всего роста Печерского монастыря из скромной пещеры и сторонник вмешательства и руководства монастыря политической жизнью Киевской Руси. Никон вступил в управление обителью уже в последнее десятилетие своих преклонных лет, и годы брали свое над немощами тела. Если, как увидим, в нем не угас «духъ живъ» и на игуменском стуле он тот же непреклонный борец и политический мыслитель, то в смысле подвигов аскетизма он уже не дает живого примера братии, уступая в этом высокоучительной жизни Феодосия. И среди братии монастыря, едва ли в целом понимавшей деятельность нового игумена, видим резкую оппозицию во имя высоты аскетического подвига. Об этом говорит Нестор в Житии Феодосия: «то же многажды окушашеся врагъ тако же пакы и тому (т. е. Никону) спону сътворити, и на того крамолу възложити, но не возможе» [2]. Что этой крамолой было недовольство братии ослаблением аскетических трудов со стороны игумена, видно из другого места того же Жития, где Нестор «пресеченіе слову сътворихъ» для рассказа о следующем событии времени игуменства Никона. В первую неделю великого поста в пяток Феодосий установил, «да бываютъ хлѣбы чисти зѣло, друзіи же отъ нихъ с медомь и е макомь твореніи», как отдых после воздержания и трудов предыдущих дней. Когда Никон приказал келарю так и сделать, последний, видимо, считая это нарушением суровых требований поста, ответил, что нет муки на печение таких хлебов. Он солгал игумену. Братия шла с обедни в трапезу, предвкушая «постный обѣдъ», но тут вдруг привезли в монастырь хлебов чистых с медом и маком, так что вышло, что Господь «не презри труда и молитвы преподобныхъ своихъ, и да пакы не разорится установленное бл. Ѳеодосіемъ». Когда через два дня (в воскресенье) Никон приказал келарю сделать опять такие же хлебы «по обычаю», то келарь, солгавший тогда, что муки нет, приказал делать тесто. Но в тесте оказалась жаба [3]. Другой пример критики игумена Никона со стороны партии ригористов видим в тех вставках в рассказ о начале Печерского монастыря Свода 1073 г., которые А. А. Шахматов справедливо относит [4] ко времени преемника Никона по игуменству Иоанна. Здесь, во-первых, в перечислении великих подвижников печерских упоминается Матвей — прозорливец, в конце повести о котором читаем:
«при семь бо старьци Федосии представилъся и бысть Стефанъ, игуменъ, и по Стефани Никонъ и сему старцю и еще сущю, единою ему стоящю на заоутрѣнии вьзведе очи свои, хотя видити игумена Никона и видѣ осла стояща на игумени мѣстѣ и разумѣ яко не вьсталъ есть игуменъ» [5].
Место это драгоценно и потому, что свидетельствует о возобладании в монастыре партии ревнителей аскетизма, и сам игумен Иоанн, смело порицавший ослабление монашеских подвигов Никона, блистал этими достоинствами и был главою партии. Другая вставка — в повести о Исаакии, который впал в тяжкий недуг после попытки анахоретства. По смерти Феодосия Исаакий решил бороться с дьяволом тем, что «нача оуродьство творити». Юродство в конце стало выражаться в «пакостяхъ» «ово игумену, ово братьи, ово миръскымъ чловѣкомъ». Исаакий уходил из монастыря и
1. Ипатьев., 6599 г.
2. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 57.
3. Там же. С. 43—44.
4. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 449.
5. Ипатьев., 6582 г.
125
«поча по миру ходити, тако же оуродомъ ся творя». Его «пакости» игумену, которым был тогда Никон, выражались в том, что Исаакий вселился в пещеру, где прежде неудачно подвизался, и здесь «совукупи собѣ оуныхъ и вьскладаше порты чернѣцькыа», т. е. изображал в карикатуре, собирая детей вместо взрослых, прежние труды пещерного жития и собирания иноков игумена Никона, видимо, теперь далеко отошедшего от той поры. Несомненно, что «пакость» эта Никону находила сочувствие по крайней мере в тех, кто включил этот рассказ в летопись, стараясь представит дело Исаакия, как божественное обличение Никону. Естественно, эти «пакости» не проходили безнаказанно, и составитель рассказа утверждает, что «ово отъ игумена Никона (Исаакий) раны приимаше, ово ли отъ родитель дѣтьскыхъ» [1]. Возможно думать, что юродство Исаакия направилось на осмеяние далекого прошлого в жизни Никона, если не по наущению, то под влиянием разговоров и толков среди партии ревнителей аскетических подвигов.
§ 75б. Новый игумен Печерского монастыря, несмотря на ослабление физических подвигов, сумел высоко поднять политическое значение обители и в церковном отношении наметить и выдвинуть ряд вопросов, имевших целью добиться от митрополии большого уважения к русской церкви, готовя почву для неосуществившейся в 1051 г. мечты о независимой русской церкви. Все планы игумена о политическом и церковном возрождении Руси строились на поддержке политического владельца Киева, с которым Никон имел давние связи и в защиту которого так мужественно вставал против Святослава и Всеволода. И действительно, видим большую дружбу князя Изяслава с Печерскою обителью, как и в былое время: ряд епископов ставится из постриженников Печерского монастыря: Герман — Новгороду, Исаия — Ростову, Лука — Белгороду. Когда в 1078 г. в битве на «Нежатине ниве» пал Изяслав, Никон посвятил ему в продолжении к своему Своду 1073 г., которое, несомненно, велось в это время в обители, большое надгробное слово, где рисует телесный и духовный облик павшего князя в глубоколирическом тоне [2]. Князь Изяслав в этой характеристике выходит у Никона тем идеальным князем, какими хотел видеть своих сыновей Ярослав в своем завещании детям: как старейший из всех Изяслав помогает обидимому, «не желая большая части, ни имѣнья хотя большаго», руководясь только братской любовью и по-апостольски утешая печального брата. Это надгробное слово Изяславу, чрезвычайно обширное для летописи вообще, становится особенно красноречивым при сравнении его с теми колкими словами, какие записаны о похвальбе Святослава перед послами «из Немець» своим богатством под 6583 годом и протокольною записью о смерти Святослава, без всякой надгробной памятки под 6584 годом. Правда, о сыне Святослава — Глебе, убитом в 6586 г., есть в летописи несколько теплых слов, но их нужно объяснить давним знакомством Никона с Глебом по Тмуторокани. Дружба к Изяславу Никона перешла на Ярополка Изяславовича и его семью. Ярополк перед смертью «вда всю жизнь свою Небльскую волость и Дерьвьскую и Лучьскую и около Киева» [3]. Этому Ярополку посвящена значительная надгробная статья в продолжении Свода 1073 г. под 6595 годом, но еще ранее Ярополк выведен как действующее лицо в описании погребения Изяслава, где «Ярополкъ идяше по немь плачася съ дружиною своею» и где в уста Ярополка вложено несколько слов причитания [4]. Надгробная статья под
1. Там же. 2. Там же, 6586 г. 3. Там же, 6666 г. 4. Там же, 6586 г.
126
6595 годом, начинаясь описанием кончины Ярополка от руки проклятого Нерядца и погребения тела князя в отцовском монастыре св. Дмитрия «оу церкви св. апостола Петра, юже бо самъ началъ здати», где видим следы сочувствия погибшему князю в той подробности, что «вси Кияне великъ плачь створиша надъ нимь», — переходит в похвальное слово князю, как кроткому, смиренному, братолюбивому и нищелюбивому, десятину дающему «отъ всихъ скотъ своихъ св. Богородици и отъ жита на вся лѣта», всегда молившего Бога дать ему смерть, подобную смерти святых Бориса и Глеба, «да омыю грѣхи вся своею кровью». Великую любовь к обители преподобного Феодосия имела и дочь этого Ярополка, супруга Глеба Всеславича, вместе со своим супругом «ревнующи отцю своеыу Ярополку». В 1108 г. «мѣсяца июля вь 11 и трапезницю коичаша повелѣньемь Глѣбовомъ, иже ю истяжа» [1]. А под 6666 годом в Ипатьевской летописи сохранилась выпись из вкладной книги Печерского монастыря, где указано, что «Глѣбъ вда въ животѣ своемъ съ княгинею 600 гривень серебра, а 50 гривень золота, а по княжи животѣ княгини вда 100 гривень серебра, а 50 гривень золота, а по своемъ животѣ вда княгини 5 селъ и съ челядью и все да и до повоя». За эту любовь к обители княгиня «положена бысть въ Печерьскомъ манастыри съ княземъ въ гробѣ оу св. Федосья оу головахъ». В связи с этим отношением линии Ярополка Изяславича к Печерской обители стоит известие Лаврентьевской летописи под 6636 годом: «В се же лѣто преяша церковь Дмитрия Печеряне, и нарекоша ю Петра, съ грѣхомъ великимъ и неправо». Здесь речь идет о Дмитровском монастыре Изяслава, у которого Ярополк Изяславич построил церковь св. Петра, в которой и был похоронен. К этому времени пресекся дом старшего сына Изяслава — Мстислава, дом второго сына — Святополка — как бы выделился из дедовского монастыря с построением Святополком своего Михайловского монастыря, а дом третьего сына — Ярополка — к 1128 г. был представлен любящею «великою любовью» Печерскую обитель дочерью Ярополка, супругою Глеба Всеславича. Ей и могла принадлежать мысль отдать монастырь св. Дмитрия в дар обители св. Феодосия, что, несомненно, вызвало возражения в доме Святополка, считавшего и свои права на дедовский монастырь. Печеряне, добившись получения дара, наименовали его монастырем св. Петра, давая понять, что взяли долю Ярополка Изяславича.
§ 75в. Тесная дружба, связавшая князя Изяслава с Печерскою обителью, прервалась скоро смертью князя в 1078 г. На Киевский стол садится князь Всеволод, что, разумеется, меняет многое в планах Никона. Всеволод в былое время был почитателей обители св. Феодосия. Так, на вновь открывавшуюся Ростовскую кафедру он взял постриженника Печерского монастыря св. Леонтия, у себя в Переяславле после первого епископа Петра, о котором не знаем, откуда он родом и из какого монастыря, ставит Ефрема — каженика Изяслава, ушедшего в 1061 году в пещеру к Антонию, потом ездившего в Константинополь и жившего там в одном из монастырей. Указание Симона в Патерике на Николая Переяславского, бывшего епископом ранее Ефрема («посемь же: Николае и Ефремь Переяславлю»), нужно счесть ошибочным, так как Николай этот был игуменом в Переяславле при епископе Петре, что ясно дается знать из перечисления духовных лиц, бывших в 1072 г. на перенесении мощей святых братьев Бориса и Глеба [2]. Но если ошибочно назван сан Николая,
1. Там же, 6616 г.
2. Лаврент., 6580. Здесь может быть важное указание на то, что это за старый Ростовский летописец, которым пользовался Симон, так как в Ипатьевской летописи, например, нет имени Петра, а просто стоит «епископъ Переяславскій».
127
то относительно его былой принадлежности братству Печерской обители едва ли Симон мог ошибаться. В 1077 г. в Ростов Всеволода ставится опять постриженник Печерской обители — Исаия. Итак, за время обладания Киевом Изяслава и Святослава Всеволод охотно берет к себе бывших постриженников Печерской обители на высшие церковные места. Но отношения Всеволода к монастырю святых Феодосия и Антония по вступлении на Киевский стол не отличаются особою близостью, пока у Всеволода были добрые отношения с митрополитом Иоанном Продромом.
§ 75г. Никон за время своего игуменства вновь поднял вопросы, важные для дальнейшего развития русской церкви на началах национально-независимого существования. Так, к этому времени прежде всего нужно отнести составление первого Жития св. Владимира. Под этим Житием нужно разуметь древнейшую часть памятника, известного под названием Памяти и Похвалы мниха Иакова. Несомненно, это памятник, сложносоставной по происхождению, и ясны три отдельные произведения, связанные в нем в одну оправу [1]: 1) ясно выделяющаяся Похвала св. Ольге; 2) два Жития св. Владимира, слитые так, что восстановить их в прежнем виде представляется делом трудным. Но совершенно для нас достаточно указания А. А. Шахматова на то, что древнейшее из этих Житий основывалось в исторической (житийной) части на Древнейшем своде 1039 г. [2], а в похвальной части на «Слове о законе и благодати» [3], чтобы согласиться, что появление этого Жития могло относиться ко времени игуменства Никона-Илариона, у которого мних Иаков мог найти и переделку Древнейшего свода 1039 г. и «Слово о законе и благодати». На составление этого Жития св. Владимира нужно смотреть, как на подготовку к ожидаемой канонизации равноапостольного князя, основания к которой уже давно были положены автором «Слова о законе и благодати». Конечно, в этом составлении Жития видим ту же заботу Никона об этом национальном деле, как и в пору прежней деятельности его в качестве кандидата, а потом заместителя митрополичьего стола Киева. Подтверждение такому приурочению данного памятника видим и в скором составлении при Десятинной церкви каким-то гречествующим лицом из числа духовенства так называемой Корсунской легенды, имевшей целью навсегда снять вопрос о канонизации Владимира и служившей во многом ответом на составление Жития в Печерской обители. Правда, Корсунская легенда, вероятно, появилась уже по смерти Никона, как и Житие Антония, отвечавшее на вопрос о канонизации св. Феодосия, — но это нужно объяснить тем, что смерть Никона во многом развязала руки грекам и гречествующим.
Вторым вопросом, поднятым тем же Никоном, был вопрос о канонизации св. Феодосия. Памятником этого является не раз уже цитированное нами Житие Феодосия, составленное при игумене Никоне в Печерской обители мнихом Нестором между 1081—1088 гг. [4] Любопытна уверенность в возможном достижении этой канонизации, которая отразилась в начальных словах Жития:
«начатъкъ словоу съписаниа (азъ) положихъ еже о житии преп. отца нашего Ѳеодосия бывъша игоумена манастыря сего святыя Владычицѣ нашея Богородицѣ, его же и день оусъпение нынѣ праздьноующе память творимъ» [5].
Нестор совершенно ясно дает знать, что в Печерском монастыре дорожили
1. Шаxматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 2—7.
2. Там же. § 7. 3. Там же. С. 18, прим. 4. Там же. С. 56.
5. Сборник XII в. Московского Успенского собора, изд. А. Шахматовым и П. Лавровым. С. 41.
128
национальным значением такой канонизации. По его словам, нужда иметь жизнеописание святого — нужда, конечно, монастырская, чтобы «по насъ сущій чернорисцы», читая это Житие, укреплялись «на прочий подвига», но «наипаче» эта нужда для всей страны Русской: «яко и въ странѣ сей таковь явися мужь и угодникь Божій». Возможность появления на Руси угодника столь высокого подвига объясняет применительно к молодой русской церкви слова Господа: «мнози будуть послѣдній пръвіи». И если пишется в отеческих книгах: «слабу быти послѣднему роду», то образ Феодосия опровергает попытки приложения слов этих к нам. Конечно, канонизация Феодосия была бы закреплением мысли о возмужалости русской церкви, из рядов которой выходят святые Феодосии, способные на великое дело насаждения истинного общежительного монашества без указания и помощи греческих митрополитов Руси. Казалось бы, бесспорность святой жизни Феодосия и широкая известность его среди правящих кругов Киева делала несомненной возможность канонизации. Однако ее не последовало. Нестор в конце Жития Феодосия приводит случаи чудотворения святого по смерти, что должно было служить основанием к канонизации как признание Господом заслуг почившего игумена. Кроме того наглядного доказательства, что
«въ лѣто же то молитвами блаженнаго отца наша Ѳеодосія умножися всѣхъ благыхъ въ монастырѣ томъ, еще же и въ области гобино бысть и въ животныхъ приплодъ, яко же нѣсть было николи же» [1],
— как оправдание слов св. Феодосия братии:
«обаче же о семъ разумѣйте дръзновеніе мое къ Богу: егда видите вься благаа въ манастырѣ семь умножающася, видите, яко близъ ми Владыки небеснаго сущи» [2],
— Нестор приводит три чуда святого: «о боляринѣ, о украденном сребрѣ и о болевшемъ клирицѣ». Первое и последнее чуда чрезвычайно характерны для суждения о круге лиц, ожидающих канонизации Феодосия. Боярин некий, боясь заточения от князя, молится св. Феодосию: «вѣдѣ, отче, яко святъ еси и се врѣмя приспѣло есть; подщися моля Владыку Небеснаго» [3]. Из этого мы в праве выводить, что ожидание скорой канонизации, выразившееся в монастыре составлением Жития, охватывало более широкие круги, чем стены Печерской обители. Уверенность в святости св. Феодосия была настолько бесспорна, что были почитатели его, молящиеся ему, даже «отъ клироса святыа и великіа церки Софейскыа», как тот болящий клирик, который по молитве святому Феодосию получил от него жезл исцеления [4]. Если даже среди Софийских клириков жило признание Феодосия святым, то кто же мог сомневаться в неизбежности канонизации святого игумена Печерской обители? Но канонизации не последовало.
Вопрос о канонизации Феодосия игумен Никон соединял, видимо, с вопросом об освящении каменной церкви нового монастыря, закладку которой начал преподобный, а окончание ее и устроение новых келий было делом игумена Стефана. Из Жития мы знаем, что, когда игумен Стефан окончил постройку каменной церкви этой и «соградилъ» монастырь при ней, вся братия переселилась туда, а в старом монастыре «мало ихъ» оставил игумен, «имъ же обычай усыпающую братію тамо погрѣбати». В ветхой церкви приказано было совершать службу, «по вся дни» за умершую братию, что показывает отсутствие у игумена Стефана мысли о возможности неполучения разрешения на освящение новой церкви. Так создались два монастыря: новый и ветхий, а посреди них двор «на пріатіе нищимъ» с церковью св. Стефана. Все эти три
1. Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 55.
2. Там же. С. 54. 3. Там же. С. 55. 4. Там же. С. 56.
129
группы зданий: 1) каменная церковь и новые кельи, 2) двор для нищих и церковь св. Стефана, 3) ветхая церковь и старые кельи — были обнесены общей оградой, но внутри разгорожены на разные дворы. «Богъ же вся на потрѣбу даа» [1]. Значит, освящение новой церкви не могло задерживаться отсутствием средств на украшение и отделку новой церкви в игуменство Никона, как предполагают обычно в литературе, так как вообще невозможно думать, чтобы монастырь Печерский не получил нужных для этого средств, если изгнанный игумен его нашел средства выстроить даже свой собственный монастырь. Разрешение на освящение церкви тоже не могло, как видели, задержаться, да и не было к тому оснований со стороны митрополита. Следовательно, столь продолжительное существование неосвященной каменной церкви (с 1075 по 1089 г.) и неприятное осложнение жизни братии необходимостью ежедневного хождения или в ветхую церковь, или в церковь св. Стефана, для чего приходилось выходить за ограду своего монастыря, так как все дворы были разгорожены, — могут быть поняты как нежелание игумена Никона разделять вопрос о канонизации Феодосия от освящения его церкви.
Канонизацию Феодосия, несмотря на широкое к ней сочувствие киевского общества, митрополичья кафедра отклонила под тем, кажется, предлогом, что выдвинула канонизацию Антония, действительного основателя Печерского монастыря, отказываясь признать эту роль за Феодосием. Как в отклонение канонизации св. Владимира создается при Десятинной церкви Корсунская легенда, так в отклонение канонизации Феодосия создается при кафедре Житие Антония.
§ 75д. Ни один из указанных вопросов, поднятых Никоном, не разрешился в благоприятном смысле, конечно, потому что не нашел энергичной поддержки князя Всеволода, в это время дружившего с митрополитом, но составления Житий святых Владимира и Феодосия показывают, что в Печерском монастыре на такую поддержку Всеволода против митрополита Иоанна рассчитывали. На чем же строились эти расчеты?
Скоро после перенесения мощей святых братьев Бориса и Глеба в новую деревянную церковь в 1072 г., возникает мысль о сооружении им каменной церкви. Создание такой церкви в Вышгороде было «умысломъ» князя Святослава, которому, однако, не суждено было дожить до ее окончания. Он скончался, когда церковь была выведена на 50 локтей. Дело это продолжал князь Всеволод, закончивший было эту постройку. «И яко бысть свершена, и абіе на ту нощь врутися ей верхъ и скрушися вся» [2]. К ожидаемому торжественному освящению этой новой церкви, так неожиданно развалившейся, было, по-видимому, составлено в Печерском монастыре все тем же Нестором Житие святых Бориса и Глеба, между 1081—1088 гг., но ранее Жития Феодосия. Составление Жития на этот случай было поручено Печерской обители, конечно, не князем Всеволодом, довольно равнодушно относившимся к обители св. Феодосия, а было, вероятно, поручением или князя Святослава, или Изяслава, наследовавшего Киевский стол после брата, заложившего церковь. В своем труде Нестор не уклонился от обычных в Печерской обители выступлений общественного характера. Прежде всего, бросается в глаза политическая тенденция в советах князьям покоряться старейшему. Мы знаем, что это соответствовало политическим взглядам Никона и Печерской обители на междукняжеские отношения:
1. Там же. С. 56—57.
2. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе // Сильвестровский список XIV в. СПб., 1860. С. 81.
130
«Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая къ старѣйшему брату... Мнози бо суть нынѣ дѣтьскы князи не покоряющеся старѣйшимъ и супротивящеся имх и оубиваемы суть; ти не суть такой благодѣти сподоблены, яко же святая сия».
Конечно, это был намек на еще живую действительность, на события 1078 г. «Мы же ни мало имамъ покорения къ старѣишиимъ, нъ овогда преки глаголемъ имъ, овъгда же оукаряемъ я, многажды же супротивимся имъ». Всеволоду не могла не быть близкой к сердцу эта проповедь покорения старейшему. Не на этом ли сочувствии Всеволода взглядам Печерской обители на междукняжеские отношения, изложенные и в Своде 1073 г., и в работе Нестора, строил Печерский монастырь свои расчеты на возможность со стороны князя Всеволода найти ответную поддержку вопросам канонизации святых Владимира и Феодосия, близких и важных не одному монастырю.
Расчеты оказались ложными, и не в характере Всеволода была решительная ссора с митрополитом за общерусские вопросы и упорная борьба достижения. Князь, несомненно, располагавший громадным авторитетом в Византии и в силу родственных связей с императорскими домами, и в силу слабости тогдашней Империи, Всеволод был больше занят семейными делами, жаждой удержать по возможности больше земель в своем обладании, предоставляя здесь сыну войну, себе плетение тонких нитей на византийский образец против опасных «дѣтьскихъ князей». Не видим никаких поползновений со стороны Всеволода двинуть вопрос о «полегчаньи» греческой руки над русскою церковью, если не считать усвоения брошенного в письме Михаила Дуки намека на просвещение Руси апостолом Андреем. Ясна далекая теоретичность этого утверждения и бесплодность для текущей жизни Киевской Руси. Видимо, в Печерском монастыре вооружились против действительного усвоения этого путешествия апостола Андрея на Русь, что видно из того же Жития святых Бориса и Глеба Нестора, где автор с большою определенностью говорит: «Не бѣша бо ни апостоли ходили къ нимъ (русским), никто же бо имъ проповѣдалъ бѣ слова Божия» [1]. И далее в притче о найме рабочих в вертоград, Нестор проводит мысль, которую мы видели и в Житии Феодосия, о том, что позванные позже не уступают позванным раньше. Может быть, нетрудно догадаться, почему в Печерском монастыре так горячо восстали против уверений греков о проповеди апостола Андрея. Если Бог призвал нас одновременно с греками, то мы оказались неспособными усвоить равно с ними учение Христово, тернии заглушили ростки, и мы вновь обращались к грекам за учением и церковью. Это вело к мысли о необходимости постоянной над нами опеки против возможности самостоятельного церковного жития Киевской Руси. Всеволод упорно проводил эту мысль о проповеди апостола Андрея на Руси, и здесь обе стороны остались при своем. Сообщение летописи под 1086 годом [2] о заложении Всеволодом и в Киеве церкви св. Андрея, при которой был устроен монастырь для дочери Всеволода Янки, стоит в противоречии с утверждением Нестора о том, что апостолы на Руси не были, занесенным им в Житие святых Бориса и Глеба (1081—1088 гг.). Ясно, что в эти годы не могло быть и речи об общей работе князя Всеволода с Печерским монастырем и его руководителем Никоном. Как бы в противовес Печерской обители Всеволод обустраивает свой Выдубицкий монастырь, заложенный, как уже знаем, в 1070 г. В 1088 г. торжественно освящена была каменная церковь этого монастыря митрополитом Иоанном
1. Срезневский И. Сильвестровский список XIV в. С. 4.
2. Ипатьев., 6594 г.
131
в присутствии епископов: Луки Белгородского, Исаии Ростовского и Ивана Черниговского [1].
§ 76. В этом же 1088 г. скончался Никон, игумен Печерский [2]. С ним ушел со сцены инициатор и двигатель роста и жизни обители, непримиримый борец за общерусское дело — установление на Руси независимой церкви; с ним ушел со сцены живой свидетель всей истории монастыря от возникновения его в пещере, свидетель первых шагов устроения греческой иерархии на Руси, ранних недоразумений наших с Византией и первой попытки обособления для самостоятельной церковной жизни.
Смерть Никона многое изменила как в монастыре Печерском, так и в жизни русской церкви.
В монастыре видим вступление в игуменство Иоанна, личности которого нам уже приходилось касаться в упоминании тех вставок в летописный труд Никона о начале Печерского монастыря, где новый игумен критически отзывался о времени игуменства Никона. Несомненно, в монастыре теперь возобладала иная партия, иные точки зрения. Партия ревнителей, к которой принадлежал игумен Иоанн, не отличалась широтою задач и политической непримиримостью Никона. Это видно из быстрых уступок Печерскою обителью многих позиций. В первую голову — разъединение вопроса о канонизации Феодосия с освящением нового храма. В 1089 (6597) г. освящена была церковь Печерского монастыря митрополитом Иоанном при епископах Луке Белгородском, Исаии Ростовском, Иоанне Черниговском и Антонии Юрьевском [3]. Вторая и третья уступки состояли в литературном усвоении игуменом Иоанном тех двух произведений, возникших при кафедре и Десятинной церкви в ответ на Жития святых Владимира и Феодосия, — Корсунской легенды и Жития Антония, — которые имели целью многое исказить в прошлой жизни и церкви русской, и Печерской обители. Правда, как увидим, в Начальный свод 1095 г. игумен Иоанн включил не все это целиком, слишком смело искажали эти произведения действительный ход событий; но самый факт возможности неполного их отрицания характерен для партии компромиссов, которая стала во главе Печерского монастыря. Конечно, партия эта не снимала с очереди задач предыдущего времени, избирая лишь для них путь постепенных достижений. Единственно, в чем новый игумен не шел на уступки, это в проповеди нравственных начал в жизни князей и общества, готовый в этом идти на открытую ссору, подымаясь до большой резкости и высоты. Неожиданно у монастыря во время игуменства Иоанна наладились отношения с князем Всеволодом, что нужно поставить в связь со ссорою князя с митрополитом. Назначения новых епископов за это время Всеволодова княжения — опять из Печерской обители или из ее бывших постриженников: Николай — в Тмуторокань, Марин — в Юрьев, Стефан — во Владимир. Но самым характерным фактом дружбы князя нужно считать согласие его на канонизацию св. Феодосия, что выразилось в разрешении епископам в 1091 г. перенести мощи Феодосия в каменную церковь в отсутствие в Киеве митрополита, в очевидном расчете добиться канонизации святого от нового ожидаемого предстоятеля русской церкви.
Итак, столкновение монастыря с кафедрою при Никоне, не кончившееся победою Никона при отсутствии поддержки со стороны князя, теперь, после
1. Ипатьев, и Лаврент., 6596 г.
2. Там же.
3. Ипатьев., 6597 г. и Патерик Киево-Печерского монастыря. Памятники сл. русс. письменности. T. II. С. 60 и 195.
132
смерти Никона, приводит к попытке со стороны кафедры, пользуясь дружбою князя и смертью борца за русское дело, по-своему истолковать и изложить прошлое русской церкви и Печерского монастыря. В выяснении тенденций этих двух памятников национальной борьбы — Жития Антония и Корсунской легенды — мы найдем новые стороны к объяснению частью дальнейшей истории монастыря и русской церкви, частью уже изложенной жизни митрополичьей кафедры и русского общества.