Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв.

Михаил Д. Присёлков

ГЛАВА I. (УСТАНОВЛЕНИЕ ЦЕРКОВНОЙ ИЕРАРХИИ В КИЕВСКОЙ РУСИ)

 

 § 1. Обосложненность для варварских народов принятия новой веры вопросом о формах церковной иерархии  9

 § 2. Вопрос о принятии новой веры до установления державы Игорева рода  9

 § 3. Договоры с греками, как источник изучения вопроса о принятии новой веры  10

 § 4. Попытки св. Ольги решить вопрос об установлении независимой иерархии и ее неудача  13

 § 5. Время Святослава, его болгарские походы  16

 § 6. Образование новой Болгарской державы Самуила; царь Роман; независимая церковь новой державы  17

 § 7. Вопрос о принятии новой веры в пору борьбы Святославичей  20

 § 8. Болгарский поход Владимира Святославича  20

 § 9а. События 987—989 гг. Русские источники  21

 § 9б. События 987—989 гг. Греческие источники  22

 § 9в. События 987—989 гг. Сопоставление греческих источников с Древнейшим сводом 1039 г.  23

 § 9г. События 987—989 гг. Сопоставление известия Яхъи с Древнейшим сводом 1039 г.  24

 § 9д. События 987—989 гг. Владимир не взял церковной иерархии из Византии  26

§ 10а. Владимир взял церковную иерархию из державы Самуила  27

§ 10б. Христианские имена святых Бориса и Глеба подтверждают это  27

§ 10в. Разбор известий о первых киевских митрополитах дает имя архиепископа Иоанна, бывшего патриарха Охриды  28

§ 11. Завоевание державы Самуила Византией ввело нас в зависимость церковную от последней  31

§ 12. Нейтральное положение Владимира в борьбе Византии с Болгарией  32

§ 13. Русская церковь в составе Охридского патриархата; число епископий и порядок их замещения  33

§ 14. Десятинная церковь — кафедральный собор; Киевский епископ Анастас Корсунянин  35

§ 15. Время установления в Киеве Охридской иерархии  37

§ 16. Неудовлетворенность в Киеве решением вопроса о церковной иерархии св. Владимиром; борьба Владимировичей  37

§ 17. Отношения императора Василия к Охридской церкви понятны только в сопоставлении с киевскими событиями  40

§ 18. Ярослав в 1019 г. признал завоевание Болгарии Византией  42

§ 19а. Отражение завоевания Болгарии в Киеве. Судьба Анастаса  43

§ 19б. Вопрос о канонизации святых в русской церкви до XV в.  43

§ 19в. Ярослав желает канонизации св. Ольги и варягов-мучеников  44

§ 19г. Ярослав добился канонизации святых Бориса и Глеба  45

§ 20. Русская церковь в составе архиепископата Охриды  47

§ 21. Хрисовулы императора Василия Охридской церкви в передаче XIII в. не сохранили названий русских епархий  47

 

 

            § 1. Когда на великом водном пути установился единодержавный уклад, перед руководителями его политики встал обычный для варваров вопрос о приобщении к европейской культуре через принятие христианства.

 

Как вопрос государственный, а не личной убежденности в истине новой веры, принятие христианства осложнялось вопросом о формах установления церковной иерархии и политической зависимости от того христианского центра, где можно было получить учение и иерархию. Достаточно известно, как рано христианская церковь сделалась в руках умирающей Империи одним из средств к умиротворению варварских народов и включению их в состав подданных императора. К IX в. уже существовали, правда, две империи как два центра христианского мира, но взгляды обеих в этом вопросе существенно не различались, и лишь в соперничестве двух церквей — старого и нового Рима — можно было найти удовлетворительный исход без потери государственной самостоятельности от властолюбивых притязаний императоров. Пример болгарского князя Бориса-Михаила, добившегося указанным путем архиепископии для болгарской церкви (865—870 гг.), как и дальнейшие успехи последней на этом пути [1] — несомненно стояли перед глазами руководителей Киевской державы, и у нас нет данных отрицать возможности подобных попыток к решению церковно-политического вопроса с их стороны.

 

 

            § 2. Указать, когда и как приступили к этому в Киевской Руси, представляется невозможным по состоянию наших сведений, которые не дают нам ответа и на вопрос, как и когда возникла сама Киевская держава. Историческая память в XI в., когда появляется у нас летописание, сохраняла лишь имена князей конца IX и X вв., обросшие целым рядом легенд, в которых летописцу иногда не удавалось счастливо разобраться. Вот почему известная осторожность требует все сведения иностранных летописцев и деятелей до X в. не приурочивать непременно к той державе и династии, которые были памятны в своей непрерывности в XI в.

 

 

1. Lingenthal Zachariae von. Beiträge zur Geschichte der Bulgarischen Kirche (Mémoires de l’Académie des Sciences de S.-Pétersbourg. VII série. T. VIII, № 3). 1864; Дринов М. Исторически преглед на Българската църква. 1869; Голубинский Е. Е. Краткий очерк истории православных церквей Болгарской, Сербской и Румынской. М., 1871; Соколов М. Из древней истории болгар. СПб., 1879; Цухлев Д. История на Българската църква. София, 1911. T. I.

 

9

 

 

Данные житий святых Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, Вертинского летописца, патриарха Фотия, арабских писателей и других могут относиться или к другому месту, или если к тому же месту, то к одному из тех этапов создания Киевской державы Игорева рода, о которых не помнил русский летописец XI в. и о которых мы только догадываемся, как о борьбе русского юга с варяжским севером, где победа осталась за последним [1].

 

Однако обратим внимание, что и в этих обрывках прошлого, дошедшего до нас в темных рассказах или упоминаниях иностранцев, встречаемся с указаниями на два крещения Руси (Сурожская легенда, с одной стороны [2], послание патриарха Фотия и другие греческие источники — с другой), чтó дает право подчеркнуть, как рано вообще подымался у варваров вопрос о принятии христианства, непременный порог для вступления в круг европейской культуры, и чтó лишает нас права удивляться указаниям на подобную попытку времени Игоря, к которой приводят нас несомненные данные.

 

 

            § 3. Такими несомненными данными нужно считать договоры Руси с греками, драгоценные остатки древнейшего прошлого. Для нашей цели нет необходимости разбирать вопрос об этих договорах во всей широте, так как подлинность их уже не вызывает сомнений. Во фрагменте 907 г. и в договоре 912 г. Русь является языческой. В первом читаем:

 

«Царь же Леонъ со Олександромъ миръ сотвориста со Олгомъ, имшеся по дань и ротѣ заходивше межы собою, целоваше сами кресть, а Олга водивше на роту, и мужи его по Рускому закону кляшася оружьемъ своимъ, и Перуномъ, богомъ своимъ, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша миръ» [3].

 

Во втором читаем:

 

«На утверженье же неподвижние быти меже вами хрестьаны и Русью, бывший миръ сотворихомъ Ивановымъ написаниемъ на двою харатью, царя вашего и своею рукою, предлежащимъ честнымъ крестомъ и святою единосущною Троицею единого истиннаго Бога вашего извести и дасть нашимъ посломъ; мы же кляхомся ко царю вашему иже отъ Бога суще яко Божие здание по закону и по закону языка нашего, не преступити намъ, ни иному отъ страны нашея отъ уставленныхъ главъ мира и любви» [4].

 

Иное оказывается по договору 945 г., где читаем:

 

«И иже помыслить оть страны Руския разрушите таку любовь, и елико ихъ крещенье прияли суть оть страны Рускыя, да приимуть месть отъ Бога вседержителя, осужденье на погибель въ весь вѣкъ в будущий; и елико ихъ есть не хрещено, да не имуть помощи отъ Бога ни отъ Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посѣчени будуть мечи своими, отъ стрѣлъ и отъ иного оружья своего, и да будуть раби въ весь вѣкъ в будущий...» и дальше: «...да на роту идуть наши хрестеяне Руси по вТрѣ ихъ, а не хрестеянии по закону своему...» и в конце договора: «Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго Ильѣ въ сборной церкви, и предлежащемъ честнымъ крестомъ, и харатьею сею, храните все, еже есть написано на ней, не преступити отъ него ничтоже; а иже преступить се отъ страны нашея, ли князь ли инъ кто, ли крещенъ или некрещенъ,

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. § 206^б; его же. Сказание о призвании варягов // Изв. Отд-ния русского языка и словесности Императ. Академии Наук. 1904. Кн. 4.

2. Впрочем, есть возможность приурочить Сурожскую легенду к X в. и видеть здесь воспроизведение в легендарных формах крещения св. Владимира. Шахматов А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сб. статей, посвящ. В. И. Ламанскому. Ч. II. С. 1149—1151.

3. Лаврент., 6415 г.

4. Там же, 6420 г.

 

10

 

 

да не имуть помощи отъ Бога, и да будеть рабъ нъ весь вГкъ в будущий, и да заколенъ будеть своимъ оружьемъ. А некрещеная Русь полагають щиты своя и мечѣ своѣ наги, обручѣ своѣ и прочаа оружья, да кленутся о всемь, иже суть написана на харатьи сей, храните оть Игоря и отъ всѣхъ боляръ и отъ всѣхъ людий отъ страны Руския въ прочая лѣта и воину. Аще ли же кто отъ князь или оть людий Русюхъ, ли хрестеянъ, или не хрестеянъ, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, будеть достоинъ своимъ оружьемь умрети, и да будеть клять оть Бога и отъ Перуна, яко преступи свою клятву» [1].

 

Е. Е. Голубинский справедливо указал, что «...ни церковные, ни гражданские историки наши не обращали серьезного внимания на этот договор» [2], разумея значение его в вопросе о распространении новой веры в державе Игоря. Из договора 945 г., думается, можно выяснить и нечто большее, чем представлялось Голубинскому. Бесспорно, текст договора не оставляет сомнения в том, что христиане в Киеве «...если не численно (чего документ не дает знать), то нравственно преобладали над язычниками; они составляли партию политическую господствующую и в их руках находилось ведение государственных дел» [3]. Но из текста договора, оставляя в стороне следующий за ним летописный текст, видим также, что клятва послов-христиан была принесена в Константинополе («кляхомъся церковью св. Ильѣ») и, несомненно, в св. Софии («въ сборнѣй церкви») [4], а клятва «некрещеной Руси» откладывалась на будущее, на Киев. Мы не знаем, была ли и среди послов «некрещеная Русь». Если была, то почему с нее не потребовали клятвы там же, в Константинополе, а отложили на Киев? Из договора 971 г. знаем, что приносить языческую клятву вне Киева не встречало вообще препятствий со стороны культа [5]. Обратим внимание, что перед нами договор, ратифицированный императорами («и едина харатья есть у царства нашего, на ней же есть кресть и имена наша написана») и подлежащий ратификации в Киеве

 

(«а отходяче посломъ царства нашего, да допроводять къ великому князю Рускому Игореви и к людемъ его; и ти приимающе харатью, на роту идуть хранити истину, якоже мы свѣщахомъ, написахомъ на харатью сию, на ней же суть имяна наша написана»).

 

Отсюда естественно заключить, что под «некрещеной Русью» договор 945 г. разумеет Игоря и «людей его», которые должны дать ратификацию с русской стороны. Однако такое заключение будет поспешным. Обращаем внимание на два места договора, мешающие приведенному выводу. «А некрещеная Русь полагають щиты своя и мечѣ своѣ наги, обручи своѣ и прочаа оружья, да кленутся о всемь, яже суть написана на харатьи сей, хранити оть Игоря и отъ всѣхъ боляръ и отъ всѣхъ людий отъ страны Руския въ прочая лѣта и воину». Здесь сказано «оть Игоря и отъ всѣхъ боляръ» и т. д., но не назван прямо сам Игорь как ратификатор. Затем, постоянное сопоставление договора: «ли князь ли инъ кто, ли крещенъ или некрещенъ», откуда вытекает, что князь мог быть христианином. К этому же нужно прибавить и то наблюденье, что в том месте договора, где прямо говорится о ратификации Игоря и «людей его», сказано только «на роту идуть», а не указано точно, в чем должна заключаться эта рота.

 

 

1. Там же. 6453 г.

2. Голубинский Е. Е. История русской церкви. Изд-е 2. М., 1901. T. I¹. С. 66.

3. Там же. С. 68.

4. Такое толкование уже было предложено Лонгиновым А. Мирные договоры русских с греками, заключенные в X веке // Зап. Императорского Одесского Об-ва Истории и Древностей. T. XXV. С. 408.

5. Лаврент., 6479 г.

 

11

 

 

Договоры писались, конечно, греческими чиновниками, опытными в этом деле, и редакторской неловкостью все эти места объяснены быть едва ли могут. Естественнее другое соображение. Договор 945 г. заключался в тот момент, когда у власти в Киеве стояла партия христианская, желавшая приобщения Киева к христианской культуре. К ней принадлежал и сам князь Игорь, официальное положение которого не позволяло ему лично перейти в новую веру, пока не будут выяснены приемлемые условия установления церковной иерархии в его державе. Киевские послы, заключая договор 945 г., очевидно, должны были коснуться и этого вопроса, не подлежащего по византийской традиции включению в самый текст договора. В какой форме были выработаны в 945 г. условия установления новой веры в Киеве, мы не знаем, но, конечно, и послы, и греки не были уверены, окажутся ли условия одобренными в Киеве и, как следствие, примет ли Игорь и «люди его» христианскую церковь из Византии. Ввиду этого, договор составлен в тех осторожных выражениях, которые не помешали бы Игорю ратифицировать договор и в формах языческой роты, и в формах клятвы христианской. Вероятно, пользуясь присутствием среди послов «некрещеной Руси», греки предложили перенести их роту на Киев, чтобы иметь возможность в договоре точно описать условия языческой роты Игоря, если последний будет приносить именно эту клятву, не называя, однако, князя здесь по имени.

 

Если все эти соображения вероятны, то перед нами становится новый вопрос, как же отнесся Игорь к переговорам послов об установлении в Киевской державе новой веры. Здесь мы опять встречаемся с прежними затруднениями — отсутствием точных сведений.

 

Древнейший Киевский свод 1039 г. и его Печерская редакция 1073 г., как и Начальный свод 1095 г., не знали этого договора и не давали вообще точных сведений об этом времени. Совершенно произвольно составитель Начального свода дал год смерти Игоря, отнеся его к году сведения с царства императора Романа, признав последнего современником Игоря (945 г.) [1], хотя вероятно, что Игорь умер около этих годов [2]. Когда составитель Повести временных лет первой редакции включал в текст предшествующего свода Нестора 1110 г., в числе других вставок, и договоры с греками, он присоединил к договору 945 г. несколько дополнительных замечаний, нет сомнения, извлеченных автором из текста самого договора 945 г., по-видимому, не во всем правильно прочитанного и понятого.

 

«Послании же ели Игоремъ придоша к Игореви со слы гречьскими и повѣдаша вся рѣчи царя Романа. Игорь же призва слы гречьския, рече имъ: "глаголите, что вы казаль царь". И рѣша ели цареви: "се посла ны царь, радъ есть миру, хощеть миръ имѣти со княземъ Рускимъ и любъве; твои ели водили суть царѣ наши ротѣ, и насъ послаша ротѣ водить тебе и мужь твоихъ". Обѣщася Игорь сице створити. Заутра призва Игорь слы и приде на холмъ, кде стояще Перунъ, и покладоша оружье свое, и щиты, и золото, и ходи Игорь ротѣ и люди его, елико поганыхъ Руси; а хрестеянскую Русь водиша ротѣ в церкви св. Ильи, яже есть надъ ручаемъ, конець Пасынъчѣ бесѣды и Козарѣ: се бо бѣ сборная церки, мнози бо бѣша Варязи хрестеяни. Игорь же утвердивъ миръ съ Греки, отпусти слы, одаривъ скорого и чалядью и воскомъ и отпусти я; ели же придоша ко цареви и повѣдаша вся рѣчи Игоревы и любовь юже къ Грекомъ» [3].

 

Не имея целью подробно разбирать этот комментарий к договору 945 г., интересный, впрочем, для характеристики летописца начала XII в.,

 

 

1. Шахматов А. А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 71. С. 108.

2. Грушевський М. Історія України-Руси. Вид. друге. T. I. С. 399.

3. Лаврент., 6453 г.

 

12

 

 

а не событий середины X в., остановимся на том наблюдении, что автор Повести временных лет верно оценил документ 945 г., бывший у него под руками, как хартию, ратифицированную греческими императорами и требующую лишь ратификации в Киеве. Затем летописец, неизвестно на основании каких данных, заставляет Игоря ратифицировать договор в форме языческой клятвы и, неверно поняв слова договора «кляхомъся церковью святаго Ильѣ въ сборной церкви» и предположив, что в Киеве были кроме послов еще христиане, по своему положению долженствующие принять участие в ратификации вместе с Игорем, чего текст грамоты 945 г. решительно не знает, повел их в церковь св. Ильи, которою в Константинополе клялись послы-христиане и о которой в Киеве XII в. уже не помнили настолько, что автор вынужден дать читателю археологическую справку о местоположении этой церкви, и к которой неудачно отнес слова договора «въ сборнѣй церкви», относящиеся к Константинопольской св. Софии.

 

Впрочем, догадка автора Повести временных лет о язычестве Игоря до смерти находит подтвержденье в том обстоятельстве, что о крещении его жены Ольги у нас есть ряд данных, который в большей или меньшей степени был бы и об Игоре, если последний принял христианство. Мысль автора Повести временных лет, что договор 945 г. был утвержден Игорем, хотя и в форме языческой роты, остается для нас без подтверждений.

 

Договор 945 г. на мгновенье пролил нам луч света на события в Киеве, и дальше все вновь погружается во мрак до 955 г., года крещения Ольги.

 

 

            § 4. К 1039 г. — году составления Древнейшего Киевского летописного свода — на Руси имелась особая повесть о крещении св. Ольги и ее кончине, относившая первое событие к 955 г. (6463), а второе к 11 июля 969 г. (6477) [1]. Следы этой повести находим как в рассказе Повести временных лет под 955 г. и 969 г., так и в Памяти и похвале мниха Иакова, так и в проложном Житии св. Ольги [2]. Повесть эта, восстановить которую теперь невозможно, была включена в Древнейший Киевский свод 1039 г.

 

Кроме нее существовали в Киеве и народные легенды, иначе рассказывавшие о крещении Ольги и помнившие о каких-то неприязненных отношениях между русской княгиней и византийским императором. Составитель так называемого Начального свода 1095 г. слил повесть о крещении и смерти Ольги, помещенную в Древнейшем своде 1039 г., с этими народными легендами в тот вид, который теперь читается в Повести временных лет.

 

Древняя повесть сообщала, кроме 955 г., как года крещения Ольги, и место его — Царьград, и имя, принятое Ольгою в крещении, — Елена, очевидно, в честь жены императора Константина. Все это подтверждается и из иностранных источников. Так, Кедрин определяет год крещения Ольги в Константинополе, как время до кончины патриарха Феофилакта († 956 г.) [3], а так называемый продолжатель Регинона, непосредственный современник, ошибочно называя императора Константина Романом, относит крещение Ольги-Елены в Константинополе ко времени до 959 г. [4]

 

Факт принятия русской княгиней крещения в Константинополе дает право заключить, что христианская партия оставалась в силе в Киеве и после 945 г., и после смерти Игоря при управлении Киевской державой, за малолетством Святослава, вдовы Игоря — Ольги. Очевидно, что попытки решения вопроса

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 74—80.

2. Соболевский А. // Чтения в Историческом об-ве Нестора летописца. Кн. II.

3. Cedrenus G. II. 329 / Ed. Bonn.

4. Pеrtz. Monumenta Germaniae. 1. 624.

 

13

 

 

об установлении церковной иерархии и принятии новой веры в Киеве не прекращались после 945 г. и к 955 г. привели к соглашению, по которому форма насаждения церковной иерархии не посягала на политическую самостоятельность Киевской державы и была приемлема для национального самолюбия Руси. Так, по крайней мере, могло казаться Ольге и руководителям Киевской державы, и княгиня, лично ведшая эти переговоры в Царьграде, закрепила их своим крещением там же и принятием имени Елены в честь жены императора Константина, вероятного восприемника при крещении. Только допущением крещения Ольги в Царьграде возможно, между прочим, объяснить то обстоятельство, что сын Ольги — Святослав — остался язычником, очевидно, не быв в 955 г. с матерью в Константинополе.

 

Однако оказалось, что с греками легко вести переговоры, но трудно вести дело. В Киеве не установилась церковная иерархия, и это нужно объяснить отступлением греков от тех обещаний, которыми была заманена Ольга в 955 г., обычным приемом византийского дипломатического искусства, с которым нам не раз придется встречаться в истории дальнейших отношений киевских князей с Византией. Этот оборот дела ставил Ольгу в безвыходное положение. Как глава и руководительница государственной политики Киева она не могла, будучи христианкой, не иметь своей церковной иерархии, как не могла и принять того, что ей теперь предлагали греки. Этим объясняется вторичная поездка Ольги в Константинополь, о которой случайно сохранил нам известие царственный писатель. 9 сентября и 18 октября 957 г., т. е. через два года после крещения, состоялись два торжественных приема Ольги императором. В поездке этой нельзя видеть личного дела Ольги, так как Ольга явилась к императору Константину не только под именем «княгини», но «княгини русской игегемон», как указал Д. В. Айналов [1]. В первый прием «сел император с императрицею и порфирородными своими детьми, и позвана была княгиня из залы кенургия и по приглашению императора севши говорила с ним, о чем хотела» [2]. Мы уже знаем, что разговор мог быть об одном, о возвращении к обещаниям 955 г., этого только могла добиваться Ольга, об этом она только и могла «хотеть говорить». Легко догадаться, что разговор не привел ни к чему. Император не имел оснований делать уступок там, где не было нужды или выгоды. И Ольге, подобно болгарскому князю Борису-Михаилу, оставалось обратиться к другой империи, в расчете там найти более уступчивости в вопросе о формах церковной иерархии для Киевской Руси.

 

Об этой второй поездке Ольги в Константинополь ничего, вероятно, не сообщала та древняя повесть, следы которой сохранились до нас в ряде памятников древности, так как повесть, по-видимому, задавалась иными заданиями, чем описание подробностей «добывания» церковной иерархии, так как составление ее относится к поре греческой иерархии на Руси и целью составления было желание прославления св. Ольги в ожидании скорой ее канонизации. Но об этой поездке Ольги в Константинополь помнила оскорбленная народная память в той легенде, которая говорила о неладах Ольги с императором и об отвергнутом Ольгою его сватовстве, в какой вид, возможно, была переиначена попытка Ольги добиться для своего дома родственных связей с домом Багрянородного [3], что значительно бы смягчило приниженные формы церковно-политической зависимости Киева, предлагаемые императором. Составитель Начального свода 1095 г. лишь механически слил эту легенду с древнею повестью,

 

 

1. Византийский временник. T. IX. С. 627.

2. Перевод Е. Е. Голубинского (История русс. церкви. Изд-е 2. T. I1. С. 101).

3. Пархоменко В. Древняя русская княгиня святая равноапостольная Ольга (вопрос о ее крещении). Киев. 191 1. С. 15.

 

14

 

 

находившейся в Древнейшем своде 1039 г., очевидно, не имея возможности восстановить две поездки Ольги в Константинополь.

 

Таким образом, княгиня Ольга, приняв крещение в 955 г. и не получив желательного ей иерархического устройства новой церкви, личной поездкой в Константинополь в 957 г. не сумела добиться ни осуществления обещаний 955 г., ни родственных связей, долженствующих лишить возможности Византию рассматривать Русь, в случае неизбежности введения новой церкви, как подданную область Империи, — обратилась к Западу, в расчете там найти более приемлемые условия организации церкви [1].

 

Об этом посольстве Ольги к королю Оттону сообщает ряд западных летописцев, начиная с продолжателя Регинона, непосредственного современника, а может быть, и действующего лица в описываемом событии [2].

 

«Пришли к королю, — как после оказалось, лживым образом, — послы Елены королевы Ругов (Helenae reginae Rugorum), которая при Константинопольском императоре Романе крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников», — пишет продолжатель Регинона под 959 годом [3].

 

Далее, под 960 годом читаем:

 

«Король праздновал праздник Рождества Христова во Франкфурте, где Либуций из братии монастыря св. Альбана достопочтенным епископом Адальдагом посвящен в епископы Ругам (genti Rugorum)».

 

Под 961 годом:

 

«Либуций, которого в прошлом году некоторые дела удержали от путешествия, скончался 15-го марта настоящего года; в преемники ему посвящен был Адальберт из братии монастыря св. Максимина в Трире; сего последнего благочестивейший государь, с обычным ему милосердием снабдив всем нужным, отправил с честью к Ругам».

 

Под 962 годом:

 

«В сем году возвратился назад Адальберт, поставленный в епископы Ругам, ибо не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными; на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с великим трудом едва спасся».

 

Так видим, что попытка Ольги выйти из создавшегося благодаря ее крещению политического затруднения путем устроения в своей державе западной церковной иерархии окончилась неудачно. Добиваясь независимых форм церковной организации, она взамен того получала предложение сделать из ее страны не архиепископию, не митрополию, а лишь рядовую епископию. Конечно, предложение Оттона было не лучше условий, предлагаемых из Византии, потому что Византия имела более прямой интерес ввести небезопасного северного соседа в сферу своего политического влияния, чем мало в том заинтересованный западный монарх. Что же оставалось делать правительнице государства после неудач болгарского пути, раз она сама уже была христианкой? Самым естественным выходом было сделать факт своего крещения фактом личной, не государственной, жизни, т. е., оставаясь христианкою, отказаться от управления Киевской державой, передав последнюю в языческие, более свободные в международном отношении, руки сына. Ольга и сходит со сцены, конечно, вместе с тою христианскою партиею, которая стояла в Киеве у власти еще со времен договора с греками ее мужа Игоря (945 г.), так как неудача Ольги в деле создания русской независимой церкви была неудачею этой партии.

 

 

1. Мысль эта не нова. См.: Воронов А. О латинских проповедниках на Руси Киевской в X и XI вв. // Чтения в Истор. об-ве Нестора летописца. Киев, 1879. Кн. 1; Фортинский Ф. Крещение кн. Владимира по западным известиям // Там же. Киев, 1888. Кн. II.

2. Wattenbach. Deutschlande Geschichtsquellen. // Aufl. Bd 1. S. 232.

3. Pertz. Monumenta Germaniae. I. 624 / Перевод E. E. Голубинского (История русс. церкви. Изд-е 2. T. I¹. С. 103). У последнего можно найти и все другие выписки.

 

15

 

 

Таким образом происходит в Киеве смена правительницы, партии и политики. Когда именно произошла эта смена, сказать точно трудно, но нет сомнения, что она падала на ближайшее время после неудачи западных переговоров, т. е. на самое начало 60-х годов. Наше предположение относительно времени вступления в управление Киевской Русью Святослава совпадает с предположением М. Грушевского, пришедшего к тому путем иных сопоставлений [1].

 

 

            § 5. Вступление на Киевский стол Святослава сопровождалось отказом нового правительства от попыток введения христианской церкви в Киеве или, вернее, искания к тому путей — и устранением сотрудников прежнего направления политики, что ясно из договора 971 г., где не видим христиан в войске Святослава, хотя открытого гонения на христиан не было. По крайней мере летопись этого не помнит: «аще бо къто хотяше волею крьститися, не браняху, нъ ругахуся тому», а возможное христианство матери Владимира Святославича Мальфреди [2] даже подтверждает это.

 

Международные события ближайшего же времени, однако, повернули русскую политику на старую дорогу, и тому же Святославу, «ругателю» христиан, едва не посчастливилось решить вопрос о независимых формах церковной иерархии для Руси, которого не могли решить, домогаясь этого, ни отец его, ни мать. Такой переход языческой политики в христианскую, вполне естественный в условиях того времени, может казаться странным нам только до тех пор, пока мы не привыкнем смотреть на «крещение Руси», как на вопрос для того времени политический и культурный, а не убежденности личной в истине новой веры того или другого князя киевского.

 

8 октября 927 г. между Болгарией и Византией был заключен мир, изменивший всю политику Болгарии предыдущего царствования. По этому миру, скрепленному браком слабого преемника великого Симеона царя Петра с внучкою императора Романа Марией, Византия признавала царский титул, Петра, патриарший сан — за предстоятелем независимой болгарской церкви и обязалась платить ежегодную дань [3]. Не касаясь вопроса о причинах, побудивших обе стороны к признанию этих условий, отметим, что с этого времени болгарская церковь становится третьим центром, откуда Киевская Русь могла искать церковной иерархии на приемлемых для национального самолюбия условиях. Однако долгое время крепкий союз Болгарии с Византией не давал возможности успеха попыткам в этом направлении, если такие предпринимались, пока Византия не сделала шага к сокрушению патриаршества и царства;, признанных ею в 927 г., конечно, лишь как вынужденная временная уступка.

 

Мечтая о покорении болгар, энергичный Никифор Фока, при первом благоприятном раскладе международной политики на Востоке, накупает киевского князя разгромить царство Петра. История походов Святослава в Болгарию до сих пор представляется невыясненной в достаточной степени, хотя ясно, что она распадается на два похода: 968 г. и 969 г. [4] Первый поход был остановлен печенежским набегом на Киев, едва ли не двинутым той же рукою, какая необдуманно двинула северного завоевателя на Болгарию и которая новым миром с Петром пыталась теперь совместными силами Болгарии и Византии отразить новый поход Святослава. Последнего манила Болгария и как новые пределы своей державы, но и как выгодное решение для Руси церковного вопроса

 

 

1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. I. С. 407.

2. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 377.

3. Дринов М. Южные славяне и Византия в X в. М., 1876. С. 65—66.

4. Cedrenus G. II. 372 / Ed. Bonn; Грушевський М. Історія України-Руси. T. 1. Прим. 54. С. 544—547.

 

16

 

 

с приобретением болгарского патриархата. В этом смысле характерны желание Святослава перенести столицу из Киева в Болгарию и пребывание за все время русского господства в Болгарии патриарха Дамиана на престоле в Доростоле, в котором Святослав держался до последних сил [1]. Однако сила и счастье оказались не на стороне Святослава, и он покидает Болгарию, ставшую добычею императора. Договор Святослава с Цимисхием I в 971 г. не знает христиан в войске и державе киевского князя:

 

«аще ли отъ тѣхъ самѣхъ прежереченыхъ не съхранимъ, азъ же и со мною и подо мною, да имѣемъ клятву отъ Бога, въ него же вѣруемь, в Перуна и въ Волоса, скотья Бога, и да будемъ золоти, яко золото, и своимъ оружьемъ да исѣчени будемъ» [2],

 

что и естественно после отстранения от управления Киевской державой Ольги и ее сотрудников.

 

 

            § 6. Болгарии, как увидим ниже, пришлось позднее сыграть в истории установления в Киевской Руси церковной иерархии значительную роль, и по ходу изложения удобнее теперь же остановиться на дальнейшей судьбе патриаршества и царства Болгарии.

 

Цимисхий I, заняв Болгарию после Святослава, не возвратил ее сыну Петра — царю Борису, хотя во время борьбы со Святославом всюду выставлял себя освободителем Болгарии и восстановителем ее независимости от северного завоевателя. Венец болгарских царей был положен в св. Софии, в Константинополе, а царь болгар Борис всенародно сложил знаки царского достоинства, получив взамен титул магистра; младший брат Бориса — Роман — был по приказанию императора оскоплен [3]. Патриаршество также не осталось неприкосновенным: патриарх Дамиан был низведен с престола, а все занятые императором земли отошли в ведение константинопольского патриарха.

 

Торжество греков было, однако, не полно. Еще в 969 г., когда умер царь Петр, его сыновья Борис и Роман были заложниками в Царьграде, а на Дунае хозяйничал Святослав, на западе погибающего Болгарского царства поднялось восстание под руководством четырех сыновей одного македонского князя Николая — Давида, Моисея, Аарона и Самуила, — приведшее к отделению от Болгарского царства западных провинций, из которых образовалась независимая Македонская держава под старшинством Давида. Когда в 971 г. Цимисхий I овладел всею восточною Болгариею, его войска направились и на покорение Македонского княжества, искавшего тщетно помощи против Цимисхия у Оттона I и, после борьбы, принужденного к 973 г. войти как провинция в состав Византийской империи. После смерти Цимисхия братья вновь подняли восстание (976 г.), освободили из-под византийской руки свое прежнее Македонское княжество, а затем — западные болгарские провинции и болгарскую землю на восток, между Дунаем и Балканами. Образовавшаяся независимая Македонская держава четырех братьев под старейшинством Давида, скоро ставшая единодержавной монархией младшего из братьев — Самуила, так как трое старших погибли уже к 14 июня того же 976 г., с большою удачей и силой стала стремиться восстановить Болгарское царство в его прежнем объеме [4].

 

 

1. Голубинский Е. Краткий очерк истории православных церквей Болгарской, Сербской и Румынской. М„ 1871. С. 38; Цухлев Д. История на Българската църква. София, 1911.Т. I. С. 780.

2. Лаврент., 6479 г.

3. Cedrenus G. Il, 435 / Ed. Bonn.; Иречек К. История Болгар / Пер. Яковлева. Варшава, 1877. С. 176.

4. Прокић Б. Постанак једне словенске царевине у Маћедонји у X веку // Глас Српске Кральевске Академије. М., 1908. П. 46.

 

17

 

 

На долю нового императора Византии — Василия — выпала упорная борьба с новой Болгарской державой, кончившаяся победою Болгаробойца. В описании борьбы императора Василия с Самуилом встречаем существенное разногласие между византийскими историками (Кедрин и Зонара) и Яхьей. Не касаясь всех пунктов этого разногласия, остановимся на вопросе о судьбе сыновей царя Петра. Нам уже пришлось отметить, что по завоевании Болгарии у Святослава Цимисхий I взял в плен обоих братьев, заставив старшего из них — царя Бориса — отречься от престола, а младшего — Романа — оскопил. И византийцы, и Яхья рассказывают, что оба брата бежали из плена на родину, где в это время во главе независимой Македонской державы стоял Самуил, восстановитель Болгарского царства. Во время бегства, на перевале, по недоразумению болгары убили царя Бориса, но Роман уцелел. И здесь резко расходятся византийцы и Яхья. По Кедрину (Скилице) и Зонаре, Роман в дальнейшем не играл большой роли, был в подчинении у Самуила, давшего ему воеводство в Скопле, который Роман изменнически передал императору во время похода 1002 г. Напротив, по Яхье, Роман стал царем независимой Болгарии, а Комитопул (Самуил) — его послушным полководцем. И Яхья постоянно отмечает в своем рассказе судьбу царя Романа в ходе дальнейшей борьбы болгар с императором. Так, в 991 г. читаем:

 

«встретил царь Василий болгар и обратил их в бегство и взял в плен царя и возвратил его в темницу, из которой он бежал. И спасся Комитопул, начальник его войск, и управлял государством болгарским» [1].

 

В 996 г. или 997 г.:

 

«И столкнулся он (Никифор Уран) с Комитопулом, вождем их (болгар), и победил их... И написал Комитопул царю Василию, унижаясь пред ним и обещая ему покорность и прося его, чтобы он оказал ему милость. И намеревался было царь согласиться на это, но случилось, что царь болгар, который находился в заключении у царя в Константинополе, — умер. И дошла смерть его до его раба Комитопула, вождя болгар. И провозгласил он тогда себя царем» [2].

 

Конечно, о ходе болгарского восстания у Яхьи был, очевидно, другой источник, чем у византийцев. Правда, этот источник не давал, вероятно, точных имен, как об этом догадывался Ф. Успенский [3], потому что иначе трудно объяснить как отсутствие имен, так и смешение Петра Симеоновича с Самуилом, почему последний стал просто Комитопулом, сына Аарона и сына Комитопула — с Аароном и Комитопулом [4]. Но источник этот заподозрить и отвергнуть все сведения, сообщаемые Яхьей, мы не имеем оснований, так как они чрезвычайно правдоподобны. Провозглашение Романа Петровича, представителя законной болгарской династии, царем новой независимой Болгарской державы, рвущейся к формам и задачам прежней, было во всех смыслах выгодно для Самуила. Мера эта, без сомнения, смыкала крепче всех болгар на борьбу за независимость, придавала домогательствам Самуила на земли прежнего Болгарского царства совершенно законное основание, лишала смысла ту греческую интригу, какую видят в «бегстве» царевичей, сыновей Петра, из Константинополя и которая могла иметь целью поддержать византийскую партию

 

 

1. Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца // Приложение к XLIV-му тому Записок Императорской Академии Наук. СПб., 1883. С. 28.

2. Там же. С. 34.

3. Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1884. Апрель. С. 290.

4. Разбор и сличение этих известий и мест см.: Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца. С. 188—189, 229, 338. 364—365; Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1884. Апрель; Липовский А. Из истории греко-болгарской борьбы X—XI вв. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1891. Ноябрь. С. 120—142.

 

18

 

 

в Болгарии [1] против растущего обаяния Самуила и, наконец, ничем не грозила династии Самуила в будущем, так как Роман был оскоплен Цимисхием I, а других представителей династии великого Симеона уже не оставалось. Самуилу было именно необычайно важно связать свое дело с прежней династией, и нет ничего удивительного в том, что он принял Романа царем, быв усыновлен им за это. Это простое допущение гораздо легче и естественнее объясняет дело, чем предположение Б. Прокия, — в изложении истории возникновения Македонской державы, которому мы до сих пор следовали [2], — о том, что между прибывшим Романом и Самуилом в Водине было заключено условие, согласно которому Роман делался начальником в Скопле, а Самуил получил права на титул болгарского царя и на всю восточную Болгарию, «очевину Романову» [3].

 

Понятно, что грекам едва ли было приятно такое узаконение и слияние царской династии Симеона с бывшею до сих пор самозванною династией македонского князя Николая, почему византийские историки предпочли опустить весь этот эпизод болгарской истории, тем более что македонская династия не погибла целиком после гибели политического создания Самуила. Яхъя, непроникнувшийся ромейскими интересами, с большею непринужденностью излагает дело, и достоверность здесь — на его стороне.

 

Когда случилось провозглашение царем вернувшегося Романа Петровича — мы точно не знаем: в 976 г. или в 985 г. [4] После смерти Романа (996 г. или 997 г.) царем стал Самуил.

 

Как покорение Цимисхием I в 971—973 гг. Болгарии не привело к окончательному установлению здесь греческой власти, так и свержение с патриаршего престола Доростола патриарха Дамиана не привело к окончательному торжеству здесь греческой церкви. В Болгарской державе Самуила мы встречаем уже патриарший трон и знаем имена трех патриархов: Германа-Гавриила, имевшего кафедру в Сардике, Водинах, Могленах и Преспе; Филиппа, перенесшего кафедру в Охриду; и Иоанна, бывшего патриархом в момент окончательного завоевания греками Болгарии Самуила и получившего от императора Василия титул архиепископа охридского, и хрисовулы, давшие под руку Иоанна всю болгарскую церковь эпохи Петра Симеоновича [5]. Как случилось перенесение патриаршества из Доростола в Сардику, потом в Водины, Моглены, Преспу и, наконец, Охриду — сказать трудно [6], но передача после завоевания царства Самуила Охридскому патриарху Иоанну императором Василием всех епархий эпохи расцвета Доростольского патриаршества,

 

 

1. Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1881. Апрель. С. 297.

2. Прокић Б. Постанак једне словенске царевине у Маћедонји у X веку // Глас Српске Кральевске Академије. М., 1908. II, 46.

3. Там же. 281.

4. Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца. С. 404; Липовский А. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1891. Ноябрь. С. 127 и след.; Прокић Б. Иован Скилица // Глас Српске Кральевске Академије. 1911. II, 52. С. 85.

5. Обычно между патриархами Филиппом и Иоанном вставлялось имя патриарха Давида, но Б. Прокић на основании древнего текста Скилицы с важными дополнениями Девольского епископа Михаила (1118 г.) — Codex Vindobon. LXXIV, — где читается имя Иоанна там, где у Скилицы — Давида, и на основании отсутствия имени Давида в каталоге охридских архиепископов — убедительно доказал, что патриарха Давида не было и имя это относится, вероятно, к викарию патриарха Иоанна (Глас Српске Кральевске Академије. II. 52).

6. Дринов М. Южные славяне и Византия в X в. М., 1876. С. 109—110; Прокић Б. Иован Скилица // Глас Српске Кральевске Академије. II, 52. С. 143; Цухлев Д. История на Българската църква. T. 1. София, 1911. С. 777 и след. Изложение Д. Цухлева не принимает в соображение новых данных, добытых Б. Прокићем, почему подлежит пересмотру.

 

19

 

 

при условии лишь понижения патриаршего титула на архиепископский, показывает, очевидно, действительную преемственность предстоятеля церкви в царстве Самуила от Доростольского патриархата даже с точки зрения Византии.

 

 

            § 7. Смерть Святослава на возвратном пути из неудачного Болгарского похода, как известно, вызвала скоро борьбу между его тремя сыновьями, приведшую к краткому объединению всего великого водного пути в руках Ярополка Святославича: Олег погиб в борьбе с братом, а Владимир бежал за море. Новая борьба за единовластье между Ярополком и Владимиром Святославичами, в которой последний опирается на помощь варяжского севера, окончилась победой Владимира и установлением его единодержавия. Играл ли в этой борьбе какую-либо роль вопрос о христианизации Днепровской державы, сказать определенно невозможно, так как мы располагаем лишь смутными указаниями в этом смысле.

 

На это наводит невольно та повесть о Варягах-мучениках, которая, несомненно, была древнее летописи и была включена в Древнейший свод 1039 г. Повесть эта имела определенную дату (12 июля 6486 г.) и относила весь эпизод к году вступления князя Владимира на Киевский стол [1]. Трудно не думать, что последнее событие было связано с каким-то оживлением языческого культа и введением человеческих треб. Позднее под влиянием других данных этот мотив был сильно развит в Начальном своде, который прямо описывает идолов, поставленных Владимиром. С другой стороны, указание той же повести о Варягах-мучениках на то обстоятельство, что им приходилось держать свое христианство «в тайне», дает право думать о начальном времени Владимирова княжения, как о резком язычестве в сравнении хотя бы со временем Святослава, который не препятствовал исповедывать и принимать христианство, лишь «ругаясь» над ее последователями. Описание борьбы Владимира с Ярополком в летописи дает право заключить о каком-то сочувствии киевлян в этой борьбе Владимиру, что заставило Ярополка бежать из Киева и привело его к быстрой гибели. Сопоставление всех этих указаний, как кажется, дает право догадываться, что христианская политика не была чужда планам Ярополка, но вызывала решительный отпор киевлян, и что на этом расхождении взглядов князя с настроением киевского общества строил свои расчеты Владимир, сейчас же по вступлении на престол Киевский внесший какие-то новшества языческого культа и тем резко отказавшийся от всяких планов христианской политики. О таком различии политики Ярополка и Владимира высказывался С. М. Соловьев.

 

Если это предположение вероятно, то здесь можно искать объяснения тому факту, что в 1044 г. Ярослав Владимирович перенес прах своих дядей Ярополка и Олега Святославичей в Десятинную церковь, «крестиша кости ею», так как в княжеской семье легко могло сохраниться к этому времени предание о наклонности их к христианству [2].

 

 

            § 8. С Владимиром, по-видимому, повторилась история его отца — Святослава: начав с резкого разрыва со всякой христианской политикой и партией, он кончает поворотом в сторону установления в своей державе новой веры и иерархии при первом благоприятном обороте международных отношений, с тою разницею против Святослава, что доводит это дело до конца, разрешив все трудности вопроса установления церковной иерархии далеко не блестящим образом.

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 26-27.

2. Лаврент., 6552 г.

 

20

 

 

В Печерском своде 1073 г. под 6493 годом сообщалось о походе Владимира на болгар. Каких болгар разумел здесь летописец — неясно. Ряд ученых [1] видит прямое указание на болгар дунайских как в обстановке похода («иде Володимеръ на Българы въ лодияхъ, а Търкы берегъмь приведе на конихъ»), так и в замечании Добрыни: «...съглядахъ колодникъ, и суть вси в сапозѣхъ, симъ дани, намъ не даяти, поидемъ искать лапотниковъ». Память и похвала мниха Иакова, правда, называет серебряных болгар, чтó ведет к волжским болгарам, но место это Памяти и похвалы, как указано А. А. Шахматовым, основано не на летописи [2], так что привлечь его к решению вопроса нельзя.

 

Если согласиться с мнением, что поход 6493 г. был предпринят Владимиром на болгар дунайских, то возникает вопрос, что руководило Владимиром в этом предприятии? Это было время той упорной борьбы, которую вела держава Самуила за восстановление Болгарии времен Симеона. Самостоятельно ли напал с севера киевский князь или в союзе с врагом Болгарии — Византией? Неудача и быстрый мир как будто намекают на свободное положение Владимира от союзников в этом предприятии. Манила ли Владимира мечта отца освоить Болгарию и получить ее независимую церковь, — сказать невозможно, но поход, несомненно, познакомил Владимира с положением дел на Дунае и выяснил все то, чтó могло здесь интересовать киевского князя.

 

 

            § 9а. Скоро после болгарского похода Владимир решился на принятие новой веры для своей державы.

 

Переходя к разбору известий, темных и отрывочных, о крещении Владимира и Руси, мы прежде всего посмотрим, что дают нам об этом событии русские источники.

 

Разбор всех этих известий, предпринятый А. А. Шахматовым [3], привел к установлению двух рассказов о крещении Владимира. Древнейший рассказ был помещен в Древнейшем своде 1039 г. и сообщал о крещении Владимира от руки греческого философа Константина. Источником этого рассказа был письменный памятник — предание о крещении болгарского князя Бориса-Михаила. Древнейший свод 1039 г., а за ним Память и похвала мниха Иакова помнили, что событие это относилось к 6495 г. и что «на третиее же лѣто по крещении иде Володимеръ въ силѣ велицѣ на Кърсунь, градъ Грьчьскыи».

 

В последней четверти XI в. была составлена другая повесть о крещении Владимира — так называемая Корсунская легенда, передвинувшая крещение Владимира ко времени взятия Корсуня и во многом умышленно исказившая ход этих событий. Кем была составлена эта повесть и какие ею преследовались цели, нам придется подробно говорить ниже в другой связи, как и дать ответ на вопрос, почему она была включена в летопись, в так называемый Начальный свод 1095 г., где была слита с первоначальным древнейшим рассказом в тот вид, который сохранился в дошедших до нас летописных сводах и всем нам известен со школьной скамьи. Оставляя теперь в стороне

 

 

1. Голубинский Е. История русской церкви T. I¹. С. 167; Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1884. Апрель. С. 294—295; Линниченко И. Современное состояние вопроса об обстоятельствах крещения Руси // Труды Киевской Духовной Академии. 1886. Декабрь. С. 604, пр.; Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 175.

2. Его же. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 175.

3. Его же. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сб. статей, посвящ. В. И. Ламанскому. Ч. II. С. 1029—1153; Его же. Один из источников летописного сказания о крещении Владимира // Сб. статей, посвящ. М. С. Дринову. С. 63—74; Его же. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. Гл. V.

 

21

 

 

Корсунскую легенду, обращаемся к той первоначальной повести о крещении Владимира, которая читалась в Древнейшем своде 1039 г.

 

Свод этот был составлен в Киеве и имел целью рассказать, как возникла Киевская держава, как приобщилась она христианской вере и как основана была первая русская митрополия. Составленная при митрополичьей кафедре под надзором и при побуждении митрополита Феопемпта какою-то гречествующею рукою, древнейшая наша летопись на многие вопросы говорила загадкой. Естественно, например, возбуждает недоумение то обстоятельство, что вместо действительного рассказа о крещении Владимира и Руси и действительных мотивов этого события митрополичий свод 1039 г. сообщал красивую, но бессодержательную легенду о проповеди князю греческого философа и о впечатлении, произведенном как ею, так и картиною страшного суда, взяв все это из болгарской литературы и только заменив имя князя Бориса на Владимира. Другое недоумение еще более основательно. Почему первому русскому митрополиту не пришло в голову рассказать в своей летописи, как была установлена церковная иерархия в Киевской Руси и каковы были ее формы и характер до учреждения первой русской митрополии 1037—1039 гг.? Наконец, почему Древнейший свод 1039 г. ни слова не говорил о той военной помощи, которую Владимир посылал в Византию для поддержки колебавшегося трона императоров Василия и Константина, о которой мы знаем из греческих и арабского источников, как о событии, предшествующем походу на Корсунь?

 

Все это никоим образом не может быть объяснено незнанием или отсутствием сведений, так как митрополичий свод 1039 г. составлялся в то время, когда еще живы были участники Владимирова княженья и крещенья, и самому князю Ярославу должны были быть памятны по семейным преданиям все события отцовского времени. Значит, мы имеем дело с тенденциозным изложением и умолчанием Древнейшего свода. Нетрудно догадаться, почему свод этот обходил молчанием участие Владимира в византийских событиях 988— 989 гг. Греческое сердце митрополита Феопемпта, конечно, не желало выставлять досадных событий жизни Нового Рима перед варварами и еще меньше их самих в роли спасителей императорского трона от незаконных претендентов. Это дает право заключить, что и в ходе событий крещения князя Владимира, как и в деле установления церковной иерархии на Руси до появления митрополии 1037 г., как, наконец, и в деле учреждения этой последней — были какие-то стороны, досадные, с точки зрения грека-митрополита, и неудобные для изложения в митрополичьем своде.

 

 

            § 9б. Теперь обратимся к иностранным источникам. Прежде всего, конечно, должны быть выслушаны византийцы. Хотя известия греческих писателей о событиях 988—989 гг. уже не раз [1] приводились и переводились, нелишне будет для самого хода нашего изложения пересмотреть их здесь еще раз.

 

Непосредственный современник событий Лев Диакон кончает свою историю именно 989 г. и не говорит ни слова об интересующих нас событиях, кроме единственной фразы:

 

«Явление кометы, — пишет он, — и огненные страшные столпы, виденные ночью на северной части неба, предвещали, кроме сих бедствий, еще и другие, т. е. завоевание Херсона Тавроскифами и взятие Веррой Мисянами» [2].

 

 

1. Голубинский Е. История русской церкви. T. I¹. С. 252—254; Васильевский В. Труды. T. I. С. 196-200; Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1884. Апрель. С. 309—311; Васильевский В. Труды. Т. II. С. 56—124.

2. [История Льва Диакона Калойского и другие сочинения византийских писателей / Пер. Д. Попова. СПб.. 1820]. Кн. X, гл. X. С. 108.

 

22

 

 

Немногим больше сообщает история М. Псёлла:

 

«Император Василий убедился в нерасположении к нему греков, и так как незадолго перед тем к нему пришел от Тавроскифов значительный военный отряд, то он, соединив их вместе и устроив другую наемную силу, выслал (их) против расположенной на другой стороне фаланги» [1].

 

Кедрин (Скилица) пишет:

 

«(Император Василий) много убеждал (патриция Дельфину) отступить (с войском) от Хризополя и не мог убедить. Изготовив ночью корабли и на них посадив руссов, — ибо он успел призвать их на помощь и сделать князя их Владимира своим родственником, женив (его) на сестре своей Анне, — неожиданно переправляется с ними и, напав на врагов, легко овладевает последними» [2].

 

Наконец, у Зонары читаем:

 

«Когда Дельфина стал лагерем у Хризополя, император внезапно напал на него с народом русским, — ибо вступил в родство с князем русским Владимиром чрез выдачу (за него) сестры своей Анны, — и легко завладевает противниками» [3].

 

Итак, Лев Диакон ничего не говорит ни о крещении Руси, ни о женитьбе киевского князя, ни о военной помощи со стороны Владимира императору, вспоминая лишь о взятии Корсуня киевским князем. М. Псёлл говорит о русском военном отряде, пришедшем на помощь императору, но не сообщает, почему пришел этот отряд, и не знает ни крещения Руси, ни брака Владимира, ни взятия Корсуня. Кедрин и Зонара говорят, что военная помощь Владимира императору была обусловлена браком, но не знают ни крещения Руси, ни взятия Корсуня.

 

 

            § 9в. Сопоставляя все эти сведения византийцев с известиями нашего Древнейшего свода 1039 г., тоже писавшегося греческою или гречествующею рукою, видим яркие черты сходства. Крещение Руси стоит вне связи с греческими политическими событиями (хотя и после проповеди греческого миссионера); подобно Льву Диакону, совершенно не говорится о военной помощи Владимира императору, а сообщается лишь о взятии Херсонеса. Здесь же нелишне привести и разницу известий. Византийцы, говоря о военной помощи Владимира, ставят ее в связь с браком, который, как будто, по их словам, предшествовал походу Руси в помощь императору, и не знают Корсунской войны. Древнейший же свод 1039 г., умалчивая о всем предшествующем, прямо и исключительно говорит о Корсунской войне Владимира и браке его с Анною по миру, окончившему эту войну.

 

Уже из этого сопоставления показаний греческих историков, не имевших охоты сообщать в подробностях ход отношений Руси с Византией, с тем, что нашел возможным сообщить, со всеми умолчаниями, в митрополичьем своде 1039 г. грек-митрополит, не имевший желания вводить варваров в события византийской истории, — мы могли бы нарисовать себе известную картину событий этих годов. Так, несомненно, император Василий, стесненный восстанием В. Фоки, просил помощи у Владимира (Кедрин), за что последнему была обещана рука сестры императора — Анны. Так нужно исправить по Древнейшему своду 1039 г. сообщение Кедрина и Зонары, спешащих с браком Владимира, так как они умалчивают о последовавшей Корсунской войне и брачном союзе Владимира за возвращение Корсуня Византии. Владимир

 

 

1. Bibliotheca Graeca medii aevi. IV. С. 10. Перевод взят у В. Г. Васильевского. (Труды. Т. 1. С. 197).

2. Cedrenus G. II. 444 / Ed. Bonn. Перевод взят у Е. Е. Голубинского. История русской церкви. Изд-е 2. T. I¹. С. 252.

3. Zonarae / Ed. Dindorfii. VI. 114. Пер. Е. Е. Голубинского.

 

23

 

 

выполнил условленное и помог императору (М. Псёлл, Кедрин и Зонара), но не получил руку Анны. Без этого предположения невозможно понять разрыв союзников и короткую войну за Корсунь, окончившуюся победой Владимира (Лев Диакон) и вынужденным выполнением императором прежнего договора о браке (Древнейший свод 1039 г.).

 

Однако восстановленная таким путем картина событий — неполна. Остаются неясными вопросы: во-первых, о крещении Владимира и Руси, по Древнейшему своду 1039 г. предшествующему Корсунскому походу и браку Владимира, а во-вторых, о церковной иерархии Руси от крещения Владимира до появления греческой митрополии 1037 г. в Киеве. Как в нежелании византийцев рассказывать о спасении императорского трона рукою киевского князя (Лев Диакон, М. Псёлл, Древнейший свод 1039 г.) или о победоносном принуждении императора к выполнению предшествующего договора (М. Псёлл, Зонара и Кедрин) — легко прочесть чувство национальной гордости ромея перед варварами, так и в умолчании о крещении Владимира и Руси и о церковных событиях Киевской державы до установления митрополии 1037 г. легко предчувствовать, что события эти были как-то неудачны и неприятны для упоминания греком. В чем же могло быть дело?

 

 

            § 9г. Как кажется, окончательно разобраться в нас интересующем вопросе помогает история Яхьи Антиохийского, известная до издания ее в 1883 г. бароном В. Р. Розеном [1] лишь в передаче ал-Макина.

 

Араб-историк, чуждый византийских традиций, с большею свободой говорит о многих сторонах событий византийской жизни, чем летописцы-ромеи, почему рассказ его приобретает и больший интерес. Вот что пишет Яхья:

 

«И взбунтовался открыто Варда Фока и провозгласил себя царем в среду, день праздника Креста, 14 Айлуля (сентября) 1298 (987), т. е. 17 Джумâды I 377 и овладел страною греков до Дорилеи и до берега моря, и дошли войска его до Хрисополя. И стало опасным дело его и был им озабочен царь Василий по причине силы его войск и победы его над ним. И истощились его богатства и побудила его нужда послать к царю русов — а они его враги, — чтобы просить их помочь ему в настоящем его положении. И согласился он на это. И заключили они между собою договор о свойстве и женился царь русов на сестре царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтобы он крестился и весь народ его стран, а они народ великий. И не причисляли себя русы тогда ни к какому закону и не признавали никакой веры. И послал к нему царь Василий впоследствии митрополитов и епископов и они окрестили царя и всех, кого обнимали его земли, и отправил к нему сестру свою, и она построила многие церкви в стране русов. И когда было решено между ними дело о браке, прибыли войска русов также и соединились с войсками греков, которые были у царя Василия, и отправились все вместе на борьбу с Вардою Фокою морем и сушей, в Хрисополь. И победили они Фоку...» [2].

 

Нам очень важно отметить, до разбора приведенного места, когда писал Яхья свою историю, и данное место в частности.

 

Яхъя-ал-Антâки, по исследованию барона В. Р. Розена [3], родился в конце 70-х годов X в., вероятнее всего в Египте, где он провел первые 35—40 лет своей жизни. Врач по профессии, он скоро приобрел некоторую известность своими учеными трудами, почему получил предложение от неизвестного нам

 

 

1. Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца // Прилож. к XLIV-му тому Записок Импер. Акад. Наук. СПб., 1883.

2. Там же. С. 23—24.

3. Там же. Введение, гл. II (09—057).

 

24

 

 

лица написать продолжение к истории своего родственника Евтихия. Поручение это было им выполнено около 397 (1006—1007) г. Добыв вскоре после этого другие новые источники, Яхъя счел нужным переделать свой труд. В 405 (1014—1015) г. он переселяется в Антиохию, где новые, неизвестные ему доселе, сочинения дают ему возможность снова дополнить свой труд. Свою историю он доводит до 458 (1066) г., года своей смерти, постепенно дополняя рассказами о событиях современных, не упуская случая добывать сведения из первых источников.

 

Перед нами добросовестный историк-летописец, тщательно исправляющий свою работу, захватившую и всю первую половину XI в. Зная, как часто автор обращался к дополнениям и поправкам своего текста, мы должны допустить возможность того, что и наш отрывок не избег этой участи.

 

О ней догадывался еще и ученый издатель, переводчик и комментатор летописи Яхъи. В самом деле, «правильное течение рассказа прерывается» отступлением, начинающимся приблизительно от слов: «...и не причисляли себя русы тогда ни к какому закону...» и потребовавшем вместо простого союза «и» целой вводной фразы как возвращения к оборванному тексту: «...и когда было решено между ними дело о браке...» [1]. Если оставить в стороне вставку, указанную бароном В. Р. Розеном, и обратиться к первоначальному тексту, то он даст нам именно то, чего не давали византийцы, но о чем мы догадывались, — связь крещения Владимира и Руси с политическими событиями Византии. Когда в минуту тяжкой опасности для своего трона император Василий обратился за военною помощью к Владимиру, последний мог ставить ему любые условия союза и помощи. Нельзя сомневаться, что Владимир потребовал себе руку Анны, а так как брак с последней требовал принятия Владимиром новой веры, то кроме руки Анны Владимир, очевидно, соглашаясь принять христианство, выговорил себе вполне приемлемые условия церковной иерархии. Условия были приняты, военная помощь со стороны Владимира — оказана. Но нам известен скорый разрыв союза и последовавшая за ним война и взятие Корсуня, чего не знает Яхъя. Тут приходит на помощь вставка Яхъи в его первоначальный текст. Она говорит нам, что крещение «царя и всех, кого обнимали его земли» и брак Владимира с Анной — были «впоследствии», т. е. после оказания Владимиром военной помощи императору Василию. Барон В. Р. Розен и относит все это к Корсунской войне [2].

 

Однако, сопоставляя новые данные Яхъи с известиями нашего Древнейшего свода 1039 г., мы должны будем признать, что Яхъя далеко не все излагает так, чтобы на него можно было положиться. Древнейший свод 1039 г. относит крещение Владимира и Руси ко времени за два года до Корсунской войны. И здесь, конечно, мы должны склониться в сторону свода 1039 г., для которого точное указание года этого события было делом первостепенной важности. Неясно говорит Яхъя и об установлении церковной иерархии: «...и послал к нему царь Василий впоследствии митрополитов и епископов, и они окрестили царя и всех, кого обнимали его земли...». Здесь митрополиты и епископы выставлены лишь в роли крестителей, и нет оснований понимать это как указание на форму церковной иерархии Киевской Руси.

 

Из Египта в Антиохию, где нашлись новые источники, Яхъя переехал еще при жизни императора Василия, около 1014—1015 гг. К этому времени относится вторичная переработка им своего текста. Если к этому же времени относится и указанная выше вставка нашего отрывка, то перед нами интересное

 

 

1. Там же. С. 197.            2. Там же. С. 246.

 

25

 

 

указание на то, что вопрос о греческой иерархии для Киева в эти годы находился в таком состоянии, которое не давало Яхъи возможности указать на связь новой церкви руссов с церковью Византии, иною речью, что в Киеве еще не было греческой митрополии, которая, как и указывает наш Древнейший свод 1039 г., появилась позднее 1014—1015 гг. — в 1037 г.

 

Сопоставляя все, добытое нами над разбором указанного отрывка текста Яхъи, с известиями Древнейшего свода 1039 г. (византийцы, кроме Льва Диакона с его указанием на взятие Владимиром Корсуня, — теперь уже не играют для нас никакой роли), мы получаем более яркую и подробную картину событий 987—989 гг., чем от сопоставления этого же свода 1039 г. с византийцами.

 

 

            § 9д. Итак, ход интересующих нас событий теперь вырисовывается в следующем виде.

 

Поставленный восстанием В. Фоки в безвыходное положение, император Василий обратился к крайнему средству — к просьбе о помощи у киевского князя, находившегося с Византией во враждебных отношениях. Нам сейчас неважно, откуда шла эта вражда руссов с императором: было ли это следствием несчастной смерти Святослава, в которой можно было подозревать византийскую интригу [1], или это было следствием союза Владимира с Болгарией, после неудачного для Руси похода 985 г. [2] Просьба императора давала возможность Владимиру просить со своей стороны того, чего в другое время не удавалось получить киевскому князю. Это были брачный союз с Византийским домом и независимая церковная иерархия. О последней мы только догадываемся, но догадка эта законна, так как, не выяснив этих условий, как мог киевский князь принять новую веру, которую он едва ли искал саму по себе. Условия были выяснены и приняты. На вопрос, когда могло быть отправлено в Киев императорское посольство с просьбою о помощи, и для выяснения условий этой помощи Яхъя отвечает достаточно точно: когда В. Фока «...овладел страною греков до Дорилеи и до берега моря, и дошли войска его до Хрисополя», что не могло быть ранее конца 987 г. [3] Дата эта совпадает с годом крещения Владимира и Руси, как его помнил Древнейший свод 1039 г. Это дает право думать, что, по принятии обеими сторонами (Владимиром и греческим посольством) указанных выше условий, Владимир крестился вместе с семьею и боярами, а может быть и народом. Уже христианином киевский князь оказал военную помощь императору Василию и спас ему колебавшийся трон [4]. Но когда пришло время расплаты, со стороны императора Василия, очевидно, произошла какая-то заминка, а может быть и отказ в выполнении обещаний. Это заставило Владимира прибегнуть к осаде Корсуня, т. е. начать враждебные действия против бывшего союзника. В. Г. Васильевский определил дату этого события, как случившегося «позже апреля 989 г.» [5]. Барон В. Р. Розен определил ее, как «не только позже 7-го апреля, но и раньше

 

 

1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. I. С. 440.

2. Успенский Ф. // Журн. Мин-ва Нар. Просв. 1884. Апрель. С. 293 и след.

3. Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца. С. 198. Мне неясно, почему барон Розен говорит, что греческие послы «...прибыли к Владимиру, во всяком случае, только в первые месяцы 988 г.».

4. Думаю, что нельзя разгадать слова летописца: «Се же, не свѣдуще право, глаголють, яко крестилъся есть в Киевѣ; инии же рѣша: в Василеве; друзии же инако сказаютъ», когда он перенес крещение Владимира, согласно Корсунской легенде, на Корсунь, т. е. нельзя понять, как сообщал Древнейший свод 1039 г. о месте крещения: называл ли Киев или Василев.

5. Васильевский В. Труды. Т. II. С. 100.

 

26

 

 

27 июня 989 г.» [1]. Момент к разрыву был выбран весьма удачно. Непрекращавшая ся внутренняя смута (В. Склир), падение Корсуня и успехи болгарского оружия (взятие Веррой) заставили императора Василия искать мира со Склиром и воинственным киевским князем. И Древнейший свод 1039 г., и Яхъя молчат о церковном вопросе в этих переговорах, указывая лишь на состоявшийся брак Владимира с Анною. Нам придется пойти вслед за этими указаниями, т. е. предположить, что новые переговоры из Корсуня дали Владимиру только руку византийской принцессы, оставив открытым вопрос о церковном устройстве уже крещенного народа. Едва ли византийские политики отказывались приобщить русскую паству под власть патриарха и императора, значит, не соглашался на это киевский князь, заманенный в 987 г., несомненно, обещаниями независимой церкви, на устроение которой отказывались идти теперь византийцы.

 

Ольга, поставленная в подобное затруднение византийской дипломатией, т. е. окрестившись сама, но не получив приемлемой церковной иерархии, после неудач на Западе искала выхода в отречении от управления державой. Владимир, по-видимому, находился в более безвыходном положении, так как окрестился не только сам, но и с семьею, боярами и народом. Владимиру, таким образом, была нужна церковная иерархия во что бы то ни стало.

 

 

            § 10а. Мы ничего не знаем, как искал выхода из создавшегося положения Владимир; обращался ли он на Запад, но потерпел там неудачу, или не обращался туда вовсе. Но есть возможность думать, что Владимир нашел выход в принятии церковной иерархии из того третьего христианского центра, откуда не могла и думать получить иерархию Ольга, но который теперь с готовностью мог предложить Владимиру если не независимую церковь, то более удобные условия ее зависимости. Это была церковь державы Самуила. Правда, с византийской точки зрения, эта церковь уже не была независимой после завоевания Цимисхием I восточной Болгарии со столицею и царства, и патриаршества, но Владимиру не была непременна эта точка зрения, легко могущая у Византии же измениться в диаметрально-противоположную при удачном обороте военных действий Самуила против императора.

 

Догадка наша сразу помогает объяснить, почему и Древнейший свод 1039 г., и Яхъя не говорят об установлении церковной иерархии, хотя и касаются факта крещения русского народа, и почему летописцы-ромеи совсем обходят молчанием и самый факт крещения киевского князя и Руси. Греческая иерархия в Киеве после крещения не установилась, а византийская дипломатическая игра в данном случае оказалась проигранной, так как северный варвар сумел уйти из церковно-политических сетей императора.

 

Держава Самуила вела в эту пору напряженную борьбу с Византией и, конечно, была более уступчивою в церковном вопросе для Владимира, так как этим она отвлекала от императора немаловажного северного союзника, памятного, конечно, по походам Святослава.

 

 

            § 10б. Наше предположение об установлении церковной иерархии в Киевской Руси из нового Болгарского государства Самуила находит ряд косвенных подтверждений.

 

Из всех сыновей Владимира мы особенно подробно знаем о жизни святых братьев Бориса и Глеба. Судя по описанию их убийства у Нестора, оба брата были еще в молодых годах, когда пали от руки брата Святополка. Борис достиг к этому времени возраста совершеннолетия и по желанию отца вступил в

 

 

1. Розен В., барон. Император Василий Болгаробойца. С. 215.

 

27

 

 

брак, получив в управление область Владимира. Глеб оставался еще при отце, «единаче бо бѣ оунъ тѣломъ» [1]. Владимир с семьею крестился в 987 г. Отсюда мы вправе предполагать, что и Борис, и Глеб родились уже после этого года, иначе бы все описания Нестора не подошли к святым братьям, из которых каждому, конечно, было менее 28 лет. Если же Борис и Глеб родились после 987 г., то крещение их должно было быть совершено не греческим духовенством, а духовенством Болгарской державы Самуила, если наше предположение о церковной зависимости киевской церкви этой поры от Охридского патриархата Самуила правильно. В крещении братья получили имена Романа и Давида. Как Ольга в крещении приняла христианское имя Елены в честь жены императора Константина, как Владимир принял имя Василия в честь императора, так естественно спросить, в чью же честь Борис получил имя Романа, а Глеб — Давида.

 

Из предложенного выше (§ 6) разбора известий о борьбе Самуила с императором Василием мы вывели достоверность известия Яхьи, что сын царя Петра — Роман, бежавший из Константинополя на родину, был здесь провозглашен царем. По времени это могло быть между 976—985 гг. и 996 г. или 997 г., годом смерти Романа. Значит, после 987 г. Роман уже был царем. Совершенно естественно, что Владимир, взяв церковную иерархию для Киевской Руси из Болгарии, в знак дружбы и союза дал своему сыну Борису, родившемуся после крещения семьи Владимира в 987 г., при его крещении христианское имя Романа.

 

И в восстании Македонской провинции в 969 г. и в восстании 976 г., приведшем к созданию независимой от Византии Македонской державы, впоследствии развернувшейся в Болгарское царство, — руководящую роль играл, несомненно, старший из четырех сыновей македонского князя Николая — Давид, оба раза встававший как старейшина во главе управления. Он был первым государем независимой Македонской державы из этой династии. Отношение к его памяти Самуила было проникнуто чувством особого уважения, что ясно видно из надгробного камня, поставленного Самуилом на могиле отца, матери и брата Давида в 992—993 гг. [2] Крещение Глеба было, по-видимому, после 996/997 г., — года смерти царя Романа, и Самуил, тогда уже царь болгар, предложил имя своего старшего брата, первого из их семьи ставшего государем независимой державы. Нелишне указать, что есть темные известия о канонизации Давида и перенесение его мощей из Преспы, где поставлен был царем Самуилом названный выше надгробный камень, в Охриду; но когда это было, к сожалению, неизвестно [3].

 

Таким образом, оба христианских имени святых братьев дают нам некоторую почву для нашей догадки о болгарской иерархии в начальный период жизни русской церкви.

 

 

            § 10в. Решительным подтверждением указанного предположения является разбор летописных известий о первых митрополитах киевских.

 

Древнейший свод 1039 г., как и его продолжение 1073 г., сообщал только об установлении в Киеве греческой митрополии 1037 г. и называли первым митрополитом Феопемпта. О том, как устроена была наша церковная иерархия до этого года и как установилась митрополия этого года, в этих сводах не было известий.

 

 

1. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе // Сильвестровский список XIV в. СПб.. 1860. С. 9.

2. Прокић Б. Постанак једне словенске царевине... // Глас Српске Кральевске Академије. П, 46. С. 244.

3. Цухлев Д. История на Българската църква. T. I. С. 787—788, в прим.

 

28

 

 

Согласно с этим мы не находим никаких имен митрополитов киевских до имени митрополита Феопемпта и в ряде позднейших летописцев (Лаврентьевском, Ипатьевском и др.) и в древнейшем списке митрополитов, читаемом в Новгородской 1-й летописи [1], так как все они знают первым митрополитом Феопемпта. Но в ряде других летописцев мы видим попытку заполнить неизвестное в устройстве церковной иерархии Киевской Руси между крещением Владимира и митрополией времени Ярослава, при очевидном предположении непрерывности греческой митрополии на Руси со времен крещения Владимира, именами предшественников Феопемпта по митрополичьей кафедре, несмотря на решительное указание летописных записей под 1037—1039 гг. на установление митрополии именно в эти годы. Порядок имен этих мнимых предшественников Феопемпта различный: одни летописцы называют имена митрополитов Михаила, Леона, Иоанна (Степенная, Никоновская и др.); другие — имена Леона, Михаила, Иоанна (например, перечень в дополнительной IX статье Новгородской 1-й летописи); есть, наконец, и такие источники, где назван лишь Леон (Роспись или краткий летописец новгородских владык).

 

Несомненно, что попытки эти искусственны, и нас должен занять вопрос, откуда подчерпнуты эти имена? Легче всего указать источник, откуда взято имя митрополита Иоанна: оно читается в сказаниях о святых братьях Борисе и Глебе (и у Нестора, и в Житийном) в рассказе о канонизации их при Ярославе. Гораздо сложнее указать источник, откуда почерпнуты два другие имени — Михаила и Леона. Восстанавливая так называемую Корсунскую легенду, произведение конца XI в., А. А. Шахматов указал на возможность появления имени первого киевского митрополита в этой легенде, имевшей целью, как увидим ниже, крепче связать русскую церковь, тогда уже митрополию Константинопольского патриархата, с церковью Нового Рима путем утверждения о Киевской митрополии, как об установлении времени Владимира. Откуда Корсунская легенда взяла это имя, сказать затруднительно, хотя и не лишена вероятия догадка Е. Е. Голубинского, поддержанная А. А. Шахматовым, что это — сохраненное преданием имя того митрополита, которого дал патриарх Фотий каким-то руссам, принявшим крещение в IX в. [2] Попытка Корсунской легенды назвать имя первого киевского митрополита не встретила сейчас же всеобщего признания, по крайней мере в Начальном своде 1095 г., взявшем эту легенду в свой состав, имя митрополита было, по-видимому, опущено:

 

«В лѣто 6497, крестися Володимир и вся земля Руская; и поставиша в Киевѣ митрополита...» [3].

 

Имя Леона, или Леонтия, если не было перенесено к нам из Болгарии с тою повестью о крещении болгарского князя Бориса-Михаила, которая в переиначенном виде была включена составителем Древнейшего свода 1039 г. для закрытия действительного рассказа о крещении Владимира, и вместе с церковным уставом этого князя [4], то было взято из надписания полемической статьи против латинян: «Λέοντος μητροπολίτου τῆς ἐν Ῥωςία Πρεσθλάβας», где митрополит переяславский XI в., о котором речь будет ниже, принят был за одного из предшественников митрополита Феопемпта.

 

 

1. Новгородская летопись по Синодальному списку. СПб., 1888. С. 69.

2. Голубинский Е. История русской церкви. T. 1l. С. 279; Шахматов А. Корсунская легенда... // Сб. статей, посвящ. В. И. Ламанскому. Ч. II. С. 1100. См. также: Павлов А. Догадка о происхождении др. рус. предания, которое называет первого русского митрополита Михаилом Сирином // Чтения в Истор. об-ве Нестора летописца. 1896. Кн. XI. С. 22—26.

3. Новгор. 1-я, 6497 г.

4. Шахматов А. А. Один из источников летописного сказания о крещении Владимира // Сб. статей, посвящ. М. С. Дринову. С. 72—73.

 

29

 

 

Таким образом, оставляя в стороне имена митрополитов Михаила и Леона, как явно присочиненные, мы остаемся, как уже указывалось выше, с именем Иоанна, взятого из бесспорного источника. Таким бесспорным источником являются сказания о святых Борисе и Глебе (Нестора и «Род праведных», или Житийное, по терминологии А. А. Шахматова). Оба сказания пользовались в своей дополнительной части записями Вышегородской церкви. Древнейшие записи велись, вероятно, постепенно, не переходя середины восьмидесятых годов XI в., позднейшие относятся ко времени второго перенесения мощей (1115 г.), и в сообщениях о событиях более отдаленных руководились припоминанием. Первыми пользовался Нестор, вторые находим в Житийном сказании [1]. С особым вниманием отнесемся к упоминанию имени Иоанна в работе Нестора, где взята запись, современная событию.

 

«Иже слышавъ (Ярослав), повелѣ призвати архиепископа Іоанна, тогда пасущу ему Христово стадо разумныхъ овець его... Слышавъ же то преподобный архиепископъ оть христолюбця, и оужасенъ бысть... Потомъ же приступи архиепископъ съ прозвутеры и открыта рацѣ святою... якоже на многъ часъ чюдитися архиепископу и всѣмъ людемъ... Потомъ же пришедшю къ нему (Ярославу) архиепископу Іоанну, исповѣда ему христолюбець... Архиепископъ же то слышавъ, оужасенъ бысть и съвѣтъ же благыи помысливъ въ оумѣ, глаголя христолюбцю... То слышавъ христолюбивый князь оть митрополита, и рече ему... Таче потомъ христолюбець моли архиепископа... и сътвори архиепископъ обычное храму обновление... Оуставиша же... Ярославъ и преподобный митрополить Іоаннъ въ сь день на всякое лѣто праздникъ творити има... Архиепископъ же оставь постави попы и дьяконы... Ти тако отьиде въ свою кафоликани иклисиа» [2].

 

В приведенном отрывке девять раз титул Иоанна назван архиепископским и лишь два раза митрополичьим. Когда Нестор писал свое сказание (1081—1088 гг.) [3], на Руси во главе церковной иерархии стоял митрополит. Значит, в Вышегородских записях стоял титул «архиепископ», который Нестор два раза заменил современным для себя титулом митрополита. Можно думать, что Нестор правильно не понял встреченный им в записях титул «архиепископ», что видно из того, что этим же титулом он называет и митрополита Георгия, хотя чаще правильно сохраняет за Георгием принадлежавший последнему на самом деле титул митрополита [4].

 

След титулования Иоанна архиепископом сохранился даже и в позднейших записях Вышегородской церкви, судя по Житийному сказанию, где уже, однако, титул этот встречается всего четыре раза на семь раз находимый титул митрополита [5].

 

Наконец, подтверждением титула архиепископа в Киеве нужно считать свидетельство Титмара Мерзебургского, упоминающего в описании похода Болеслава на Киев в 1018 г., в защиту Святополка против Ярослава Мудрого, — архиепископа как главу киевского духовенства [6].

 

Если правильно наше предположение о зависимости Киевской церкви от Охридского патриархата со времени Владимира до 1037 г., когда летописи указывают на устроение в Киеве греческой митрополии, то нам нужно лишь справиться в каталогах предстоятелей Болгарской церкви, не найдем ли там

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 42, 43. 44 и 45.

2. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. СПб., 1860. С. 25—29.

3. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 66.

4. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. СПб., 1860. С. 32—33.

5. Там же. С. 72—74.

6. Реrtz. Monumenta Germaniae script. III, VIII. 16.

 

30

 

 

архиепископа Иоанна? Упоминание архиепископа Иоанна в сказаниях о святых Борисе и Глебе (Титмар не называет имени архиепископа) относит его ко времени Ярослава Владимировича, точнее — ко времени открытия мощей и установления празднования 24 июня, что, по счастливой догадке А. А. Шахматова, могло быть или в 1020 г. или в 1026 г. [1] Обращаясь к каталогу болгарских патриархов и архиепископов, мы действительно находим, что в эти годы во главе болгарской церкви — тогда Охридского архиепископата — стоял архиепископ Иоанн. Отсюда мы можем с уверенностью говорить, что Владимир после Корсунской войны не взял церковной иерархии Нового Рима, а обратился за этим в Болгарскую державу Самуила, откуда у нас и установилась иерархия нашей церкви, продолжавшаяся и после св. Владимира при сыне его Ярославе, о которой мы знаем это для 1018 г. из свидетельства Титмара Мерзебургского и для 1020—1026 гг. — из сказаний о святых братьях Борисе и Глебе.

 

Драгоценное упоминание имени архиепископа Иоанна в сказаниях о святых братьях Борисе и Глебе дает нам не только подтверждение догадки об установлении у нас власти Охридской церкви, но и надежную нить для объяснения возможности появления в Киеве в 1037 г. греческой митрополии, которую помнят наши древнейшие летописи.

 

 

            § 11. Когда после упорной и кровавой борьбы, захватившей почти все царствование, император Василий сокрушил державу Самуила, во главе церкви этой державы — Охридского патриархата — стоял патриарх Иоанн. Через него и был заключен тот договор 1018 г. под Струмитцей с императором Василием, который лег в основу нового устройства покорившегося Византии царства [2]. Вся Болгария была выделена в один катепанат со столицею в Скопле и наделена большим внутренним самоуправлением. Охридская церковь осталась независимою от Константинопольского патриархата, и патриарх Иоанн остался во главе ее, лишь переменив титул патриарха, которого не пожелал признать император, на титул архиепископа. Три хрисовула императора Василия даже расширили владения бывшего патриарха, так что теперь Охридская архиепископия охватывала епархии, какими владел в эпоху царя Петра Доростольский патриарх Дамиан, преемниками которого считали себя охридские патриархи, преемниками которого признал их и император, исключая титул патриаршего, который греки признавали лишь личной принадлежностью патриарха Дамиана [3]. Это независимое положение и устройство церкви Охридского архиепископата продолжалось лишь до смерти архиепископа Иоанна, когда Византийский император поставил на его место архиепископа Льва, «первого из римлян», открывшего собою некороткий ряд архиепископов-греков, назначаемых самими императорами, так что архиепископия Охридская, заведуя церковью всего болгарского народа, совершенно превратилась из болгарской в греческую, став центром огречивания болгар [4].

 

Русская церковь входила в состав церкви Охридского патриархата, и завоевание последнего греками вводило нас в состав империи Нового Рима. Совершенно ясно неудобство для Византии создавшегося положения, когда заведывание церковью целого народа и государства, чрезвычайно важное

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 58.

2. Прокић Б. Први охридски архиепископ Иован // Глас Српске Кральевске Академије. 1911. Il, 52. С. 285 и след.

3. Голубинский Е. Краткий очерк истории православных церквей... С. 39.

4. Lingenthal Zachariae von. Beiträge zur Geschichte der Bulgarischen Kirche. S. 22; Голубинский E. Краткий очерк истории православных церквей... С. 40—41; Gеlzer Н. Ungedr. und wenigbekannte Bistümerverzeichen d. orient. Kirche // Bysantin Zeitschrift. Bd II. S. 47—57.

 

31

 

 

в политическом отношении для императора и патриарха, приходилось вверять второстепенному агенту власти, каким являлся теперь охридский архиепископ, и без того обремененный сложною задачею огречивания болгарской церкви и народа. Естественно вытекала необходимость перетянуть русскую церковь из-под руки охридского архиепископа под руку патриарха и императора. Не сомневаемся, что с подобным предложением император и обращался к Ярославу, позолотив невыгоду для Ярослава обещанием создать для Руси особого предстоятеля церкви, чего, по-видимому, у нас не было, с титулом митрополита. Предложение это было принято, и в связи с ним читаем под 1037 г. в летописи о торжественном приступлении Ярослава к перемене церковной иерархии в Киеве:

 

«Заложи Ярославъ городъ великыи Кыевъ, у него же града суть Златая врата; заложи же и церковь святыя Собья, митрополью, и посемь церковь на Золотыхъ воротѣхъ св. Богородица Благовѣщенье, посемь св. Георгия манастырь и св. Ирины» [1].

 

Нашим первым митрополитом был упоминаемый в летописях грек Феопемпт.

 

Предположение о разделении Охридской архиепископии на собственно Охридскую архиепископию, теперь центр огречивания болгарского народа, и Киевскую митрополию, очевидно, должно относиться ко времени кончины или смещения архиепископа Иоанна и назначения на охридскую кафедру Льва, на киевскую — Феопемпта. Мы знаем, что назначение последнего относится к 1037 г. Но относительно времени назначения архиепископа Льва в Охриду у автора настоящей работы не было сведений, так что приходилось прибегать к приблизительному расчету, сознавая его неудовлетворительность. Так как смерть архиепископа Льва падала на время между 1054—1057 гг., а это сопоставляется с известием о поставлении в 1051 г. в Киеве митрополита Илариона, преемника по кафедре Феопемпта, то отсюда делалось предположение относительно возможной одновременности назначений Льва в Охриду, Феопемпта — в Киев (1037 г.). Так приходилось высказываться в аудитории, так и в докладе «О так называемом крещении св. Владимира», читанном в заседании секции русской истории Исторического общества при С.-Петербургском университете осенью 1910 г. К великому счастью, автор познакомился теперь, благодаря любезному указанию Н. В. Ястребова, с работами Б. Прокия, давшими недостающие сведения [2]. И автор с удовлетворением может отметить не только верность начального предположения, но и важное подкрепление всего построения о зависимости русской церкви со времени св. Владимира до митрополии 1037 г. от Охридского патриархата, потом — от Охридской архиепископии. Новые данные того текста Скилицы, который разобрал Б. Прокий в Codex'e Vindobonen. hist. graec. LXXIV, указывают, что смерть архиепископа Иоанна и назначение в Охриду архиепископа Льва последовали в том же 1037 г. [3], как и назначение в Киев митрополита Феопемпта.

 

 

            § 12. Та иерархическая нить, которая протянулась к нам из Константинополя через Охридский патриархат и Охридскую архиепископию, должна послужить нам и нитью для разбора и оценки многих неясных и темных мест в вопросе церковного устроения Киевской Руси как до установления греческой митрополии 1037 г., так даже и в ближайшем времени после нее.

 

 

1. Лаврент., 6545 г. Первоначальнее в Воскресенской: «в. кн. Ярославъ митрополію устави».

2. Здесь разумею из работ Б. Прокия: Prokić В. Die Zusätze in der Handschrift, des Johannes Skylitzes. München, 1906; Пpокић Б. Први охридски архиепископ Иован // Глас Српске Кральевске Академије. 1911. II. 52.

3. Prokić В. Die Zusätze... С. 35 (приб. 58).

 

32

 

 

Но прежде всего, естественно, возникает вопрос, в какие формы вылились дальнейшие отношения Владимира после его брака с Анной и подчинения русской церкви Охридскому патриархату как к Византии, так и к Болгарскому царству Самуила. К сожалению, ответ затруднен отсутствием точных данных. Между Болгарским царством Самуила и Византией шла напряженная борьба, кончившаяся смертью независимой Болгарии и тем подчинившая нашу церковь византийскому императору. Естественнее всего предполагать, что Владимиру была прямая задача поддержать Болгарию против Византии. Но, с другой стороны, нельзя отрицать возможности неудовлетворенного чувства как во Владимире, так и в руководящих кругах Киева от тех форм церковного устройства, которые были приняты в Киеве вследствие отсутствия иного исхода, но которые, по-видимому, были далеко не такими, чтобы можно было счесть церковный вопрос решенным для Киева. А в таком понимании возможна мысль в русских правящих верхах, что завоевание Болгарии и ее церкви откроет возможность признания Империей русской церкви независимой. В дальнейшем, из разбора Слова о законе и благодати, мы извлечем данные за возможность предположения этой мысли во времена св. Владимира. При этом не нужно забывать об обычном средстве византийской дипломатии для удержания северных соседей от военных действий — натравливании печенежских орд [1], с которыми Владимиру приходилось действительно иметь «рать велику бес перестани», об осложнениях и прямых военных действиях, возникавших у Владимира с Польшею и отвлекавших его от южных дел (992 г. и 1013 g.), наконец, о чрезвычайно важных торговых интересах Киева, страдающих от всяких осложнений князя с греками, а может быть, и о внутренних осложнениях на Руси в связи с введением новой веры далеко не в ожидавшихся формах независимой иерархии, чтобы перед нами возникло правдоподобное объяснение того нейтрального положения, которое занял Владимир в борьбе греков с болгарами. Против этого стоит известие о 6000 русском корпусе, состоявшем на службе византийского императора в конце X в. и в XI в. [2] Трудно, однако, не думать, что под этим корпусом нужно разуметь наемных северных варваров, не имевших никакого политического отношения к князьям Киевской Руси. История «какого-то сородича» умершего уже Владимира — Хрисохира [3] — очень ярко рисует нам историю пополнения такого русского корпуса, получившего свое основание, вероятно, от тех варягов, которых Владимир в 980 г. сумел услать из Киева в Константинополь. Вероятно также, что в 988 г. Владимир, помогая императору Василию, объединил военным командованием свои войска с этим «русским» корпусом, что и дало повод Асохику счесть последний и в 1000 г. за войска Владимира, присланные на помощь императору Василию еще с 988 г. [4]

 

 

            § 13. Переходя к разбору вопроса о формах церковной иерархии Киевской Руси до установления у нас греческой митрополии 1037 г., заметим, что трудность, возникающая при этом разборе, заключается в том, что греческая иерархия, утвердившаяся в Киеве с 1037 г., начала, как увидим ниже, борьбу с учреждениями и порядками охридской эпохи нашей церкви, так что перед нами лишь смутные намеки, которые требуют разгадки.

 

Как ясно из предыдущего, во главе русской церкви со времени ее действительного учреждения встал охридский патриарх. Вся русская паства была

 

 

1. Васильевский В. Г. Труды. T. I. С. 3.

2. Его же. Труды. T. I. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе.

3. Его же. Труды. T. I. С. 206—207.

4. Его же. Труды. T. I. С. 199—203.

 

33

 

 

разделена на епископии, число которых было чрезвычайно ограничено. Есть основание думать, что первоначально предполагалось создать из всей русской церкви одну епископию, и лишь Новгород получил особого от Киева епископа. На это прежде всего намекает грамота, которую дал Владимир Десятинной церкви и которая говорила о десятине «в церкви той по всей Русьстѣй земли» [1]. В словах Владимира: «даю церкви сей святѣй Богородици отъ имѣнья моего и отъ градъ моихъ десятую часть» [2], сказанных при окончании Десятинной церкви, читается та же мысль. Впоследствии, когда Русская земля распалась на отдельные княжества по семейным разделам, а среди князей жила мысль получить себе отдельную епископию, устроение этих новых епископий сопровождалось пересмотром вопроса о десятине с данного княжества, так как, естественно, желание митрополита не потерять своих доходов десятинных с земель, образуемых в новое епископство, вело к необходимости для князя увеличить теперь десятину, часть которой шла епископу, а часть епископ отсылал митрополиту. Что устроение новых кафедр вело к пересмотру вопроса о десятине, видим из единственной до нас дошедшей такой грамоты Ростислава Смоленского [3]; а что епископы часть своей десятины отсылали митрополиту, знаем из истории епископа Новгородского Нифонта, который, узнав о долженствующем состояться прибытии в Киев нового митрополита после нескольких лет церковного разрыва Киева с Византией, вывез сразу в Киев всю накопившуюся с Новгорода дань митрополиту, что вызывало в Новгороде ироническое замечание [4]. Князья, не получившие отдельной епископии, продолжали платить установленную св. Владимиром десятину в Киев, что мы знаем из упоминания в летописи о князе Ярополке Изяславиче, сидевшем на Волыни еще до установления там епископии: «десятину дая святѣй Богородици отъ всего своего имѣнья по вся лѣта» [5]. Впрочем, из тона похвалы, в котором сказано об уплате Ярополком Изяславичем своей доли десятины Киевской митрополии, можно, пожалуй, вывести, что вообще князья этой повинности в Киеве охотно не отбывали.

 

Итак, если была первоначально мысль об устроении единой епископии на Руси, как когда-то предлагал Оттон св. Ольге, то мысль эта полного осуществления не получила, потому что сейчас же, как увидим, был поставлен епископ Новгороду. Впрочем, есть возможность предполагать существование еще третьей кафедры как викарной — Белгородской.

 

Патриарх охридский совершал объезды своей новой паствы, вызываемые, вероятно, важными обстоятельствами в жизни Русского государства и церкви. Так, мы видели архиепископа Иоанна, сохранившего и после завоевания Болгарского царства Византией русскую церковь под своею властью, около 1020—1026 гг. открывающего мощи святых братьев Бориса и Глеба; так встречаем его же (неназванного по имени) у Титмара Мерзебургского при описании похода Болеслава и Святополка на Киев в 1018 г. Косвенным подтверждением таких приездов патриарха нужно считать устроение кафедры Белгородской, основание которой можно понять в предположении, что при приездах патриарха в Киев, где была епископия, мог потребоваться третий епископ,

 

 

1. Лаврент., 6677 г.

2. Там же, 6504 г.

3. Дополнения к Акт. Истор. T. I. № 4.

4. Новгор. 1-я. 6664 г.

5. Лаврент., 6594 г. В Ипатьевской читаем: «десятину дая отъ всихъ скотъ своихъ св. Богородици и отъ жита на вся лѣта». Здесь слова «и отъ жита» ясно вставлены в текст, который читался: «отъ всихъ скотъ своихъ св. Богородици на вся лѣта» и в котором сводчику уже было непонятно слово «скотъ», переданное в Лаврентьевской словом «именье».

 

34

 

 

вызов которого не представлял бы затруднений, как епископа новгородского, и, наконец, создавал бы собор трех для поставления в случае вдовства епархии нового епископа. Когда же в Киеве на место епископии создается митрополия, то естественно возникает нужда в создании новой епископии, чтобы митрополит мог всегда иметь собор трех на случай смерти четвертого. При Ярославе создается епархия Юрьевская, столь же близкая, как и Белгородская и, вероятно, также содержимая на средства общей русской десятины без особого выдела в этом смысле.

 

Итак, Киевская церковь времени охридского господства представляется как три епископии: Киевская, Новгородская и Белгородская. Епископы с первых же времен выступают как политические советчики князя. Древнейший свод 1039 г. помнит это участие епископов в совещаниях Владимира [1].

 

Относительно того как ставились у нас епископы, уже указывалось на ту странность, что, не имея точных сведений об этом за первую половину домонгольского времени, мы положительно знаем за вторую половину, что епископы, вопреки канонам, избирались не собором епископов, а князьями тех городов, куда предназначался кандидат [2]. Зная упорство греков по части охранения выгодных им прав и преимуществ, естественнее всего отнести этот порядок епископского избрания ко времени установления у нас власти охридского патриарха. Соглашаясь не иметь особого предстоятеля для своей церкви, Владимир вытребовал себе, по крайней мере, свободу в замещении епископских кафедр. Это дает объяснение тому, что в числе первых епископов, поставленных на Руси при Владимире, рукою охридского патриарха, встречаем грека-корсунянина Иоакима, епископа Новгородского.

 

Не лишен интереса вопрос, есть ли у нас данные восстановить имена и других епископов — киевского и белгородского, поставленных при устроении русской церковной иерархии?

 

 

            § 14. Относительно имени Белгородского епископа времени св. Владимира нужно сказать, что у нас нет данных к его восстановлению. Другое дело с именем первого Киевского епископа.

 

Известно, что Владимир, как сообщает Древнейший свод 1039 г., «на четвертое лѣто по крьщении помысли съзьдати цьркъвь пр. Богородица» [3], т. е. в 990 (6498) г. Владимир заложил кафедральный собор, известный впоследствии под именем Десятинной церкви. Греческие мастера выстроили эту церковь в пять лет, так что освящена она была в 995 (6503) г. 12 мая [4]. Титмар Мерзебургский дает этой церкви разные названия: то церкви мученика Христова и папы Климента (когда говорит о месте погребения Владимира и его жены), то монастыря св. Софии (когда говорит о встрече Болеслава и Святополка в Киеве архиепископом с мощами святых и другими реликвиями). В Несторовом сказании о святых братьях Борисе и Глебе (собственно в Вышегородских записях первой редакции) сохранилось еще иное название Десятинной церкви — «кафоликани иклисиа» [5], чтó без имени святого означает кафедральный собор (καθολικὴ ἐκκλησία). Наконец, устав св. Владимира (Софийско-Новгородской Кормчей XIII в.) называет Десятинную церковь — «сборной» [6]. Из всех этих данных можно вывести, что названная в Древнейшем своде 1039 г. Десятинной

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 569—570.

2. Голубинский Е. История русской церкви. T. I1. С. 360—361.

3. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 567.

4. Там же. С. 24—25.

5. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 29.

6. Голубинский Е. История русской церкви. T. I¹. С. 622.

 

35

 

 

и так называемая впоследствии церковь была кафедральным собором русской церкви, местом пребывания в случае приездов охридского патриарха, главное место управления и сбора десятинной дани со всего Киевского государства; при ней находился монастырь и резиденция киевского епископа; наконец, в ней лежали мощи папы Климента, перенесенные из Корсуня Владимиром, как и другие священные драгоценности (иконы, сосуды) — военные трофеи вновь обращенного язычника.

 

12 мая 995 (6503) г. Владимир на торжестве освящения дал новой церкви десятину, поручив и церковь, и десятину Анастасу Корсунянину. Личность Анастаса освещалась различно Древнейшим сводом 1039 г. и Корсунской легендой. Свод называл Анастаса предателем родного Корсуня, по изменническому доносу которого город только и мог быть взят Владимиром; потом упоминал Анастаса как лицо, которому Владимир «въдасть десятину»; наконец, как перебежчика с новой своей родины на сторону Болеслава, который «Анастаса пристави Десятиньнаго къ имѣнию, бѣ бо ся ему въвѣрилъ льстию». Теперь трудно сказать, как читался титул Анастаса в Древнейшем своде 1039 г.: назывался ли он просто мужем или иереем («попом»), или епископом. Весьма возможно, что Древнейший свод 1039 г. старался скрыть духовный сан Анастаса по следующим соображениям. Анастас был грек-корсунянин, изменивший родине и церкви, так как выдал Корсунь Владимиру и согласился уйти в Киев в его церковную иерархию от Охридского патриархата. Мало того, Анастас не удержался и от дальнейшей измены, уйдя к Болеславу в его католическую церковь. Грек-митрополит в своем летописном своде из естественного нежелания выставлять духовный сан человека, так глубоко нарушившего традиционные воззрения ромея, постарался скрыть действительный титул Анастаса.

 

Совсем другую цель преследовала Корсунская легенда в отношении Анастаса. Желая представить непрерывность иерархической связи Киевской церкви с Новым Римом, легенда передвигала установление церковной иерархии из Византии на Руси ко времени взятия Владимиром Корсуня и крещению князя, последовавшему, по легенде, после Корсунской войны. Вот почему здесь мы читаем, что Владимир взял по крещении от императоров Василия и Константина на Киевскую митрополичью кафедру первого митрополита русского Михаила. Здесь же реабилитировался Анастас Корсунянин, так как изменнический шаг его при осаде родного ему города Корсунская легенда передавала легендарному лицу — Ждьберну [1]. В такой связи Корсунская легенда могла назвать истинный титул Анастаса, потому что ничего позорного о нем она не сообщала. Легенда, по-видимому, и называла Анастаса епископом [2].

 

Когда Корсунская легенда вливалась в Древнейший свод 1039 г. редактору Начального свода 1095 г., естественно, встретилось затруднение, где же вернее назывался титул Анастаса? Следы такой неуверенности редактора свода 1095 г. видны в том, что Анастас там назывался то мужем корсунянином («и се мужь Корсунянинъ стрѣли, именемъ Анастасъ»), то просто Анастасом («поимши царицю и Анастаса и попы Корсуньскыя»), то иереем Анастасом («и поручивъ ю ерею Анастасу Корсунянину»), Однако, чему же мы должны верить? Был ли Анастас «мужемъ» или духовным лицом? И если духовным лицом, то иереем или епископом? Вероятнее думать последнее, и вот почему. Корсунская легенда, не имея цели скрывать сан Анастаса, потому что не

 

 

1. Шахматов А. Корсунская легенда... // Сб. статей, посвящ. В. И. Ламанскому. T. II. С. 1117.

2. Там же. С. 1143, 1146.

 

36

 

 

помнила чего-либо предосудительного в его поведении, — очень неискусно сказала здесь правду, впав в противоречие себе. В самом деле, указывая на митрополита Михаила, взятого будто Владимиром в Киев, легенда естественно затрудняла читателя сообщением, что в Киеве кроме митрополита был еще епископ при Десятинной церкви, т. е. на одной кафедре помещались два епископа. Зная, что Корсунская легенда присочинила имя первого митрополита Михаила, так как никакой митрополии при Владимире в Киеве не было, мы склоняемся думать, что сообщение легенды об епископском сане Анастаса — правдоподобно. Противоречие легенды самой себе, вероятно, и вызвало у редактора Начального свода 1095 г. поправку епископа Анастаса на иерея Анастаса, чтобы не поставить, подобно легенде, двух епископов на одну кафедру Десятинной церкви.

 

Итак, есть вероятность думать, что Анастас был епископом Киевским и при нем в Софийско-Десятинном храме было сосредоточено центральное управление русской церкви эпохи зависимости ее от охридского патриарха, по крайней мере через Анастаса шла вся десятина с Русской земли в руки охридского патриарха, который во время приездов своих в Киев в лице Анастаса и белгородского епископа находил нужный для церковного управления собор.

 

 

            § 15. Когда Владимир по взятии Корсуня вырвал себе руку царевны Анны, но не добился приемлемых форм церковной иерархии, он обратился к Самуилу, с которым и пришел к указанному выше соглашению об установлении в Киеве иерархии Охридского патриархата. На вопросы, сколько же времени заняли эти переговоры и когда установилась у нас церковная иерархия из Болгарской державы Самуила, летопись дает точный ответ. Это случилось «на четвертое лѣто по крьщении», в 990 (6498) г., т. е. на следующий же год после Корсунского похода. Это год заложения в Киеве Десятинной церкви, так как к этому Владимир мог приступить, лишь договорившись об условиях установления у себя церковной иерархии.

 

 

            § 16. Решение вопроса о церковной иерархии для русской церкви в той форме, какая удалась Владимиру, было, конечно, далеко от желаемых в Киеве форм независимого церковного устройства. Но и этого еще мало. Упорная борьба императора Василия с Болгарскою державою Самуила клонилась, видимо, в пользу Византии, и это ставило перед киевским князем и руководящими кругами Киева вопрос о дальнейшей судьбе русской церкви. Неудовлетворительность настоящего и неизвестность ближайшего будущего, конечно, волновали умы, и события в семье Владимира дают право думать, что даже в его семье — не только в его державе — не все одобряли его политику и достигнутые результаты. Сын Владимира — Святополк, — очевидно, носился с иными церковными планами, склоняясь в сторону западной иерархии, чем прежде всего нужно объяснить ту ужасную характеристику, которую он получил в летописи и агиологической литературе, и тот наивно-печальный конец его жизни, который рисует ненавидящая его за это западное увлечение гречествующая рука монаха-летописца в Древнейшем своде 1039 г.:

 

«...и прибѣжавъ въ пустыню межю Ляхы и Чехы, испровьрже зълѣ животъ свои. И приять възмьздие отъ Господа, якоже показоваше явѣ посъланая на нь пагубьная рана, и по съмьрти муку вѣчьную. Есть же могыла его въ пустыни и до сего дьне, исходить же отъ нея смрадъ зълъ» [1].

 

Действительно, Титмар Мерзебургский сообщает нам сведения, сразу делающие понятною ненависть к Святополку митрополичьего свода 1039 г. Святополк был женат на одной из дочерей Болеслава Великого. С нею прибыл из Польши Рейнберн, епископ Колобережский.

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 578.

 

37

 

 

Узнав, что Святополк по тайному наущению Болеслава готовит восстание, Владимир, арестовав сына, его жену и епископа Рейнберна, заключил их в темницу, где Рейнберн скончался. Болеслав, узнав про все это, насколько мог мстил Владимиру [1]. Под 1013 годом у Титмара есть известие о неудачном походе Болеслава на Русь [2]. Невозможно решить, что предшествовало чему — брак походу или поход браку [3]. Наш Древнейший свод 1039 г., как кажется, указывает, что ко времени смерти Владимира Святополк был на свободе: «бѣ бо Кыевѣ, пришьдъ из Вышегорода» [4], чем противоречит дальнейшему рассказу Титмара о судьбе Святополка [5]. Разобраться во всех противоречивых известиях о событиях после смерти Владимира так, чтобы восстановить полную их картину, — невозможно. Приходится останавливаться лишь на бесспорных моментах.

 

Владимир предполагал, по-видимому, передать престол Киевский Борису, которого вывел из Владимира «зълобы ради, юже имяше къ нему Святополкъ» [6]. Святополк как старший — после смерти Изяслава — сын Владимира не мог примириться с этою мыслию о передаче престола Киева Борису. Возникает вопрос, почему отец, если даже негодовал на Святополка за его попытку восстания и за наклонность к иной церковной политике, обходил престолом Киевским не только Святополка, но и других старших Бориса сыновей для последнего. Из вышеприведенных соображений наших о святых Борисе и Глебе (§10 б) можно сделать один важный сейчас вывод. Как родившиеся после крещения Владимира и после брака Владимира с Анной Борис и Глеб были детьми этого христианского брака Владимира. Не считал ли Владимир-христианин только их своими законными детьми и наследниками? Думается, что слишком ясна принужденность такого объяснения. Естественнее предположить, что Владимир выдвигал Бориса, племянника императора, рассчитывая, что ему легче будет столковаться с властолюбивым дядей в случае каких-либо неудач церковных планов Владимира в надвигавшейся гибели Болгарского царства и церкви, и дорожа единомыслием Бориса по важнейшим вопросам политической жизни Киева. Если вспомнить, что после убиения Святополком Бориса, Глеба и Святослава церковь причислила к лику мучеников только двух первых, то перед нами налицо особые симпатии греков (так как причисление к лику святых святых Бориса и Глеба относится ко времени архиепископства, не патриаршества Иоанна), едва ли полно объясняющиеся только родством их с императором, а не наклонностью также к церкви Нового Рима или, по крайней мере, отвращением к Западу. Владимир и сам был против попыток решения церковного вопроса переходом к западной церкви, что мы видели из столкновения его со Святополком.

 

Итак, Владимир в конце своей жизни склонялся оставить Киевский стол Борису, сыну своему от царевны Анны, племяннику византийского императора. Против этого был Святополк, как старший сын Владимира, считавший Киев своим наследством. Предстояла борьба, и не лишен любопытства вопрос, за кого шли правящие верхи и киевляне. Когда скончался св. Владимир (15 июня 1015 г.), Борис с «вой» был в походе на печенегов. Святополк, видимо, неуверенный в сочувствии к себе киевского общества, скрыв смерть отца, выигрывает время,

 

 

1. VII. 52.            2. VI. 55.

3. Линниченко Ив. Взаимные отношения Руси и Польши. Киев, 1884. Ч. I. С. 46—47.

4. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 570.

5. VI. 52.

6. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 570.

 

38

 

 

чтобы послать убийц из преданных ему вышегородских боярцев к Борису. Киев узнает о смерти Владимира, и, несмотря на то что «братия ихъ бѣша съ Борисомъ», не мешает Святополку сесть на отцовский стол. Правда, Древнейший свод 1039 г. объясняет это целой системой подкупов киевлян со стороны Святополка, но не мог же летописец, стремившийся представить Святополка Каином, допускать в читателе мысль о том, что этот Каин имел сочувствующих среди киевлян, и, так как по ходу рассказа сочувствующие все же нашлись, старался объяснить последнее подкупами Святополка. Борис уже шел из похода в Киев, «не обрѣтъшю Печенѣгъ», когда узнал о смерти отца. Здесь летописцу, стоявшему душою за Бориса, опять предстала задача, труднее предыдущей, — объяснить, почему же Борис был покинут войском, которое тоже узнало о смерти Владимира, так как убийство св. Бориса произошло уже после того, как он остался «съ отрокы своими». Летописец изображает целый диалог между войском и Борисом. «Дружина отьня», бывшая в походе, уговаривает Бориса идти на Святополка: «Се, дружина у тебе отьня и вой; поиди, сяди Кыевѣ на столѣ отьни». Борис не согласен: «не буди мънѣ възняти рукы на брата своего старѣйшаго; аще отьць ми умьре, то сь ми буди въ отца мѣсто». Такой ответ приводит к неожиданному результату: «И се слышавшие вой разидошася отъ него». Конечно, «вой и отьня» дружина не разошлись, а летописец заставляет их разойтись, лишь бы не повести к Святополку. С уходом дружины отца и киевских ополчений на сторону Святополка политическая карьера Бориса кончилась, и Святополк, не знавший об этом, через подосланных убийц убил, в сущности, уже мертвеца в политическом отношении. Расправа Святополка с братом Святославом вполне объясняется попыткою последнего искать поддержки против Святополка в Венгрии. Но бегство из Киева Глеба, князя-отрока, едва ли опасного Святополку, как будто намекает на какой-то взрыв негодования против политики последних лет княжения Владимира и его полугреческого потомства.

 

Итак, сочувствие и дружины Владимира, и киевлян оказались на стороне Святополка, против Бориса, и в этом видим их неудовлетворенность результатами княжения Владимира и нежелание следовать тою же дорогою, какою, конечно, повел бы киевскую жизнь кандидат Владимира на Киевский стол — Борис. Однако Святополку не суждено было укрепиться на престоле отца. И на этот раз, как не раз и раньше в истории Киева, рука новгородского князя захватила престол и судьбу Киева.

 

После победы близ Любеча Ярослав с новгородцами овладевает Киевом, а Святополк бежит к тестю. Киев едва ли сочувственно встретил новгородских завоевателей. Вступление Ярослава на престол совпадает с «великим пожаром» Киева, когда «погорѣ цьркы св. Богородица», да и самое вступление Ярослава в Киев случилось по указанию Древнейшего свода 1039 г. лишь в 1017 г., тогда как — справедливо подчеркивает М. Грушевский [1] — Любецкая победа отнесена там же к 1016 г. Древнейший свод 1039 г. составлен в княжение Ярослава, и рассказывать более красноречиво об этих событиях он, очевидно, считал неудобным для самолюбия князя. События киевские сейчас же делаются, по свидетельству Титмара Мерзебургского, предметом политических международных комбинаций. Ярослав, желая удержать Болеслава от помощи Святополку, вступает в союз с императором Западной империи, и даже сам ходил в 1017 г. походом на Польшу, но без большого успеха [2]. Болеслав, заключив в том же году мир с императором, летом следующего (1018 г.)

 

 

1. Грушевський М. Історія України-Руси. T. II. С. 11. прим. 1.

2. VII. 48.

 

39

 

 

двигается на Киев, чтобы посадить там Святополка. Битва под Волынью кончается поражением Ярослава, который бежит в Новгород. Святополк и Болеслав 14 августа 1018 г. вступают в Киевъ [1]. Киев торжественно встречает победителей. Архиепископ принял их с мощами святых и другими святынями в монастыре св. Софии, который за год перед тем погорел [2]. Если это указание Титмара об архиепископе в Киеве правильно, — а в этом трудно сомневаться, потому что подробность о пожаре Десятинной церкви (св. Софии, по Титмару) подтверждается и Древнейшим сводом 1039 г., — то перед нами любопытное указание на киевские церковные дела этого времени.

 

 

            § 17. В начале сентября 1014 г. император Василий нанес решительное поражение войску царя Самуила в засеке Загорской: 14 тысяч болгарского войска было взято в плен и ослеплено. 15 сентября 1014 г. умер от разрыва сердца царь Самуил. Возможно, что указанные события обострили в Киеве отношения, назревавшие еще до 1013 г. и вылившиеся в борьбу Святополка с Борисом в июле 1015 г., потому что Загорское поражение болгар и смерть Самуила были концом Болгарского царства, и совершенно было ясно, что дальнейшая борьба преемников Самуила с надвигавшейся Византией будет лишь агонией Болгарского царства, в печальном исходе которой нельзя было сомневаться. «И написали вожди болгар царю Василию, унижаясь пред ним и выражая свое желание, чтобы он принял находившиеся в их руках крепости и области и прося его разрешения прибыть к нему и действовать согласно его приказаниям», — читаем у Яхьи [3].

 

«И пошел тогда царь в Болгарию в Шаввале 408 (20 февраля—20 марта 1018 г.) и вышли ему на встречу все тамошние вожди и были также выведены жена Аарона, царя болгар, и дети его. И принял он их крепости и оказал им милости и дал каждому из них должности согласно тому, чего требовали его заслуги. И оставил себе сильные крепости и назначил над ними правителей из греков и срыл остальные. И устроил дела Болгарии и назначил туда василиков, т. е. управляющих всеми делами и имуществами. И стало государство болгарское присоединенным к государству греков, и сделал он его катепанатом. И было это в 44 году его царствования. И вернулся он в Константинополь. И вступили в брак дочери болгар с сыновьями греков, и дочери греков с сыновьями болгар, и смешал он одних с другими и тем уничтожил старую вражду, которая была между ними» [4].

 

Как видим, Яхья обходит молчанием устройство дел церковных во вновь завоеванном крае. В одной из приписок к тексту И. Скилицы в Codex'e Vindobon. LXXIV, сделанных в начале XII в. Девольским епископом Михаилом, как указал Б. Прокий, читается известие, что, когда император Василий дошел до Струмицы, к нему вышел патриарх Иоанн с письмами вдовы последнего Болгарского царя Владислава — Марии, — в которых были изложены ее условия на передачу Болгарского царства императору [5]. Каковы были условия, поставленные Марией о положении Болгарии в Византийской державе, мы знаем из подробностей, данных у Яхьи и Скилицы. Болгария стала отдельным катепанатом со столицею в Скопле. Каковы были условия о положении Болгарской церкви при этом подчинении Болгарии императору, мы узнаем из хрисовулов императора Василия, данных архиепископу охридскому, сохранившихся в хрисовуле императора Михаила Палеолога, данном также болгарскому архиепископу

 

 

1. VIII. 16.            2. VIII. 16.

3. Розен В. Р., барон. Император Василий Болгаробойца. С. 59.

4. Там же.

5. Prokić В. Die Zusätze... С. 33 (приб. 38).

 

40

 

 

в 1272 г. [1] Можно думать, что первый из этих хрисовулов издан в 1019 г., т. е. на следующий год после Струмицийского договора [2]. Император признал независимость Охридской церкви, но за предстоятелем ее утвердил лишь титул архиепископа. Объем архиепископата хрисовулы императора вернули ко времени Доростольского патриархата, преемником которого император, таким образом, признал предстоятеля Охридской церкви. Б. Прокий не без основания приписывает заслугу сохранения за Болгарским царством самоуправления, а за церковью — независимости — патриарху Иоанну, ставшему теперь архиепископом. Но нельзя оставить без внимания два обстоятельства. Первое из них то, что, устроив Болгарское царство в форме катепаната в феврале—марте 1018 г., император приступил к устроению церкви и выразил свое признание ее независимости лишь в 1019 г. Второе обстоятельство, долженствующее остановить наше внимание, это уступчивость императора, связанная с архиепископом Иоанном. Вспомним, какую упорную борьбу вел император Василий с Болгарским царством, чтобы признать договор под Струмицей не свойственным политике Нового Рима, как бы мы ни старались возвысить дипломатический талант патриарха Иоанна. Необходимо иметь в виду, что признание независимости за церковью Охриды, как и уважительное отношение к покоренной Болгарии, кончаются со смертью архиепископа Иоанна в 1037 г., после чего Охридская кафедра становится центром огречивания болгар.

 

Понять второе из указанных обстоятельств, т. е. уступчивость императора, связанную с личностью архиепископа Иоанна, возможно лишь при сопоставлении его с нашим предположением о церковной жизни Киевской Руси. Когда император Василий завоевал Болгарское царство, а с ним и Охридское патриаршество, перед ним открылась новая задача — удержать под рукою охридского предстоятеля церкви ушедшую в 988 г. из византийских сетей церковь Киевской Руси, чтобы, не отпугнув сейчас последнюю переходом под императорскую руку, со временем перевести под власть и константинопольских патриархов. Достижение этой задачи подсказывало императору Василию необходимость на первое время сохранить независимость Охриды от константинопольского патриарха и приучить северных варваров оставаться под властью архиепископа как независимого главы церкви. Когда же после смерти архиепископа Иоанна грекам удалось уговорить Ярослава на переход русской церкви под непосредственное заведывание Константинополя, за что последняя возвышалась в митрополию, необходимость уважительного отношения к раздавленной Болгарии и признания за ее церковью действительной независимости прекратилась, и Византия, наконец, вступила здесь на свою обычную дорогу.

 

Все указанное еще более подкрепляется объяснением первого обстоятельства, т. е. непонятности отсрочки императором признания независимости за Охридскою церковью. Струмицийский договор императора и устроение нового катепаната из бывшего Болгарского царства относится к февралю—марту 1018 г., а первый хрисовул императора Василия архиепископу Иоанну, признающий независимость Охридской церкви, относится, как видели выше, к 1019 г. Император Василий, задаваясь целью удержать русскую церковь под зависимостью от охридского архиепископа, должен был поставить последнему непременным условием признания за Охридской церковью независимости — получение от киевского князя согласия по-старому признавать власть

 

 

1. Bysantin. Zeitschrift. Bd II. S. 42—46.

2. Прокић Б. Први охридски архиепископ Иован // Глас Српске Кральевске Академике. 1911. II. 52. С. 288.

 

41

 

 

Охриды над русскою церковью. Договор императора Василия с патриархом Иоанном происходил в феврале—марте 1018 г., и нет ничего удивительного, что в августе того же 1018 г. мы встречаем архиепископа Иоанна в Киеве, как свидетельствует об этом Титмар Мерзебургский. Выяснив здесь интересовавший его вопрос, чтó не могло быть ранее водворения в Киеве Ярослава и гибели Святополка, т. е. в начале 1019 г., архиепископ спешит в Константинополь, чтобы здесь принять участие в триумфе императора Василия по случаю болгарской победы в начале того же 1019 г. [1] и чтобы обрадовать императора согласием Ярослава Киевского на сохранение старых отношений русской церкви к Охриде. В том же 1019 г. император и дал архиепископу первый хрисовул, признавший независимость Охридской церкви.

 

 

            § 18. Когда архиепископ Иоанн после Струмитцийского договора с императором Василием (февраль—март 1018 г.) отправился в свою Киевскую область, на столе Киевском сидел Ярослав Владимирович, в 1016 г. разбивший брата Святополка, а в 1017 г. овладевший и отцовским столом. По свидетельству Титмара Мерзебургского, в августе 1018 г. архиепископ Иоанн был уже в св. Софии Киевской — значит он был принят Ярославом. Тяжелое время переживал тогда Ярослав, силою севший на Киевский стол и ожидающий надвигающейся грозы польской помощи Святополку. Против Святополка, шедшего на Ярослава с тестем своим Болеславом, Ярослав вышел к Волыню, где и потерпел жестокое поражение: «Ярославъ же убѣжа съ 4-ми мужи Новугороду». Киевские войска, по свидетельству Титмара, недолго обороняли Киев и, узнав о бегстве Ярослава в Новгород, сдали город Болеславу и Святополку [2].

 

По занятии Киева Святополк не мог тотчас приступить к каким-либо шагам в церковном устроении Киева, так как это не было делом одного киевского князя, а целая епархия Новгородская находилась в политическом обладании Ярослава, все еще не считавшего свое дело добывания Киевского стола потерянным. Архиепископ Иоанн, видимо, оставался, и после торжественной встречи победителей, в Киеве, так как его Болеслав отправляет послом к Ярославу в Новгород сговориться о размене жены Святополка, дочери Болеслава, находившейся в плену Ярослава, на жену и сестер Ярослава, попавших в руки победителей [3].

 

Победа Ярослава на Альте, весною 1019 г., решила окончательно борьбу между братьями, судьбу Киевского стола и, вероятно, русской церкви. Новгородский завоеватель, с упорством добившийся Киева, конечно, не очень уверенно чувствовал себя со своими новгородцами на юге среди враждебных ему, его новгородцам и варягам киевлян. С другой стороны, неясны были отношения Ярослава к остававшимся еще на княжениях братьям. Все это могло заставить Ярослава, еще не оглядевшегося и не обыклого к югу, склониться к спокойному признанию перемены в положении главы русской церкви — патриарха Охриды, ставшего после завоевания Византией Болгарского царства архиепископом охридским; склониться тем более, что Охрида сохраняла независимое от Константинополя устройство, что обещало почти старые отношения для Руси, без особых новшеств византийского обладания; склониться, наконец, и потому, что Киевская Русь св. Владимира как наследство лежала в отдельных кусках сыновьих княжений, а против распавшегося и ослабевшего северного соседа стояла бодрая и грозная Империя, только что окончившая победоносную войну и расширившая свои пределы на северо-запад до давно небывалых размеров.

 

 

1. Prokić В. Die Zusätze... С. 32 (приб. 32).

2. VIII. 16.            3. VIII. 16.

 

42

 

 

            § 19а. Перемена в положении матери-церкви не прошла, однако, совсем незамеченною в Киеве. Первым, кажется, кто оценил эту перемену, был епископ киевский Анастас Корсунянин. Изменник, с точки зрения ромеев и нашего Древнейшего свода 1039 г., Анастас прекрасно устроился на новой родине, где как лицо, подготовленное к служению церкви, получил от обязанного ему победою киевского князя епископскую кафедру Десятинного храма. Завоевание Болгарского царства Византией не коснулось независимого положения Охридской церкви, но власть императора стала рядом с властью архиепископа, и голос благоразумия мог подсказать Анастасу подумать о своей дальнейшей судьбе, так как на великодушное забвение его поступка соотечественниками, едва ли теперь упустившими бы случай сосчитаться, — надежды не могло быть никакой. И Анастас спешит покинуть новую свою родину на более надежное пристанище. И в замечании Древнейшего свода 1039 г. нельзя не видеть желание бросить в след ускользнувшего земляка слово обиды и брани: (Болеслав) «Анастаса пристави Десятиньнаго къ имению, бѣ бо ся ему въвѣрилъ льстию» [1].

 

 

            § 19б. Принятие Ярославом вновь изменившихся условий жизни Охридской церкви не могло вызвать в Киеве общего сочувствия. Наличность поддержки, какую встретил в Киеве Святополк, не разделявший церковной политики Владимира, против Бориса и не только среди «Кіянъ, но и отней дружины», с одной стороны; возможность впоследствии встретившего сочувствие взгляда, высказанного Словом о законе и благодати, что падение Болгарского царства делало независимой нашу церковь, с другой стороны, показывают отсутствие среди руководящих кругов Киева безразличного отношения к поступку Ярослава. Под влиянием ли этого настроения, окружающего его в Киеве, или просто окрепнув на Киевском столе настолько, чтобы заняться вопросами церковно-политической жизни, Ярослав начинает ряд требований, клонящихся к существенным изменениям в положении молодой Киевской церкви. Правда, мы не в состоянии восстановить теперь картину этой политики Ярослава и должны довольствоваться косвенными данными. Так ясно, что в числе указанных выше требований Ярослава стояло признание Охридскою церковью целого ряда русских святых.

 

Совершенно понятна цель подобных домогательств со стороны киевского князя. С одной стороны, это льстило национальному самолюбию молодого народа, с другой — возвышало новую церковь в глазах церкви-матери, как способную к усвоению новой веры даже в тех высоких подвигах единичного порыва, которые увенчиваются признательным памятованием всей живущей церкви, и, наконец, это питало надежду скорого выхода из того младенческого состояния, которое с точки зрения матери-церкви требовало неослабного надзора и бдительного руководства. История канонизации русских святых служит нам лучшею иллюстрациею этих домоганий к признанию за собою роста и возмужалости со стороны русской церкви, упорного отказа в признании очевидного из-за политических интересов со стороны церкви-матери, какою сначала короткое время была для нас церковь Охриды, а потом — церковь Нового Рима. И достаточно вспомнить, как ничтожно количество признанных церковью русских святых в период домонгольский и даже до полного освобождения нашей церкви из-под власти Империи и Константинопольского патриархата [2], и как трудно было добиваться признания и этого ничтожного количества, чтобы понять,

 

 

1. Шаxматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 577.

2. Васильев В. История канонизации русских святых. М., 1893; Голубинский Е. История канонизации святых в русской церкви. Сергиев Посад, 1894.

 

43

 

 

как болезненно-осторожно относились греки к домоганиям варварских народов на пути к признанию автокефальности своей церкви.

 

 

            § 19в. После исследования А. А. Шахматова мы знаем о существовании в глубокой древности, еще до появления Древнейшего свода 1039 г., церковных сказаний о св. Ольге и варягах-мучениках [1]. Цель составления этих сказаний, имевших вид житий, понятна. Это была подготовка к ожидаемой канонизации. Почему составление сказаний можно приурочить к указанному нами времени княжения Ярослава, объясняют следующие наблюдения. По тем приемам и основаниям, какими домогался Ярослав признания святыми своих братьев Бориса и Глеба, видно, что ему было известно основное, в числе других, требование архиепископа Иоанна для канонизации — случаев чудотворения. Между тем указания на наличность этого требования в сказаниях о св. Ольге и варягах-мучениках мы не видим. Сюда идет и то наблюдение, что только к этому времени, когда Ярослав чувствовал себя живо связанным с новгородскими дружинами и варягами, ему могла быть желательною канонизация варягов-мучеников.

 

Почему Ярослав не поднял тогда же вопроса о канонизации Владимира, неясно. Указаний на это желание Ярослава у нас для этого момента нет, как есть указания на близкое к этому время. Нельзя думать, что канонизация Владимира могла затрудняться в глазах Ярослава живою памятью о знаменитых пирах его отца или теми сведениями о его жизни и после крещения, о которых сообщает Титмар Мерзебургский [2], так как слишком бесспорна была заслуга равноапостольного князя. Гораздо вероятнее представляется думать, что совершенно ясна была в Киеве невозможность получить согласие на такую канонизацию со стороны императора Василия, живого и едва ли расположенного современника князя Владимира. Несмотря на независимость Охридской церкви, признанную императором в 1019 г., такое согласие политического владельца этой церкви, каким являлся теперь император, здесь было, конечно, необходимо.

 

Выдвигание вопроса о канонизации св. Ольги и варягов-мучеников могло рассчитывать на признание их со стороны архиепископа и императора. Св. Ольга приняла крещение в Константинополе, приняла имя жены тогдашнего византийского императора, никогда не изменяла лично греческому православию для какой-либо другой церкви и умерла в исповедании восточной веры. Сказание о св. Ольге, вернее древнейшее ее житие, следы которого находим и в Древнейшем своде 1039 г., и в Памяти и похвале мниха Иакова, и, наконец, в так называемом проложном ее житии, но восстановить которое теперь представляется невозможным, усиленно разрабатывало мотив верности Ольги до гроба в ее принадлежности к Византийской церкви. Здесь говорилось о кресте, имеющем на себе письмена, принесенном святой княгинею на Русь от патриарха, о каком-то злате, посланном Ольгою перед смертью патриарху [3]. Одной принадлежности к Византийской церкви для канонизации было, конечно, недостаточно, почему сказание выдвигало праведную жизнь княгини и нетление ее тела по смерти. Однако согласия на канонизацию св. Ольги не последовало. Вероятно, еще слишком жива была в памяти Византии история «добывания» Ольгою церковной иерархии с готовностью перейти в церковь Рима и в конце отказаться от введения христианства в своей стране. Или это просто было со стороны греков нежелание идти на признание русских святых, здесь тем более

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. § 74—80, § 11 и § 104.

2. VII. 52.

3. Чтения в Истор. об-ве Нестора летописца. T. II. Прилож. С. 68.

 

44

 

 

легко осуществимое, что сказание и действительность не знали случаев чудотворения от тела св. Ольги. По данным позднейшего времени — Памяти и похвалы мниха Иакова — можно с уверенностью говорить, что это последнее и было выдвинуто как основание отвода предлагаемой канонизации.

 

Вероятно, по этому же основанию была отклонена канонизация варягов-мучеников (отца и сына), в сказании о которых так же, как и в сказании о св. Ольге, подчеркивался мотив принадлежности их к христианству византийского исповедания: «Бѣ же Варягъ тъи пришьлъ изъ Гръкъ, и дьржаше въ таинѣ вѣру хрьстияньску». Даже мученичество за веру варягов, делавшее их право на канонизацию бесспорным, не было принято в уважение.

 

 

            § 19г. Из всех лиц, канонизации которых мог и хотел добиваться Ярослав, согласие архиепископа и императора последовало лишь на канонизацию братьев Ярослава — Бориса и Глеба. Ход этой канонизации, как уже указывалось выше, показывает знакомство Ярослава со всеми требованиями, предъявляемыми архиепископом и императором к канонизации русских святых. Как можно заключить из записей, веденных при Вышегородской церкви, которые в первой редакции сохранились в сказании о святых братьях Нестора, события шли в следующем порядке.

 

Ярослав, сев на Киевский стол, «по оумертвии оканьнаго» (в 1019 г.), повелел «изискати тѣло св. Глѣба». Но тела не нашли. «По лѣтѣ единомъ» (1020 г.), тело Глеба нашли «ловци», о чем донесли «старѣйшинѣ граду». Когда старейшина об этом донес Ярославу, последний «списа епистолию», чтобы старейшина послал тело Глеба в Вышгород положить к телу Бориса в церковь св. Василия. На месте погребения святых братьев рано стали совершаться чудесные явления: то видели свечи, то столп огненный на небе. Иноземец-варяг по неведению наступил на святое место упокоения братьев, за что был наказан чудесным опалением ног. Все это вызвало поклонение «со страхом» святому месту от местных жителей. Пожар церкви св. Василия заставил старейшину донести Ярославу и о чудесах, и о пожаре. Узнав об этом, Ярослав решил добиваться канонизации, «повелѣ призвати архиепископа 1оанна», которому рассказал о своем желании. Архиепископ, узнав о чудесах, «оужасенъ бысть» и предпринял вырытие тел из могилы. Когда гробы были открыты, все чудились благоуханию от нетленных тел святых братьев. Их гробы поставили в «клетку». В этих поступках архиепископа Иоанна: вырытии тел, открытии рак и положении тел над землею — нельзя не видеть обычного освидетельствования мощей перед канонизацией. Очевидно, обо всем этом архиепископ должен был донести императору, без согласия которого он не мог приступить к канонизации. По-видимому, вопрос затянулся. А в это время начались новые чудеса: отрок старейшины града получил исцеление сухой ноги. Пока старейшина колебался, извещать ли об этом чуде Ярослава, случилось новое чудо: прозрел слепой. Это заставило старейшину поспешить с докладом. Архиепископ, извещенный Ярославом, опять «оужасенъ бысть» и предложил князю построить церковь во имя святых братьев и установить день ежегодного им празднования. Другими словами, настойчивость Ярослава, новые случаи чудотворения сломили упорство императора, и соглашение на канонизацию последовало.

 

24 июля был освящен храм во имя святых братьев в Вышгороде на месте сгоревшей церкви св. Василия, и архиепископ с князем установили день этот праздником «на всяко лѣто, якоже и нынѣ совершается». Во время литургии во вновь освященной церкви случилось новое чудо: исцеление хромого. Если предположить, что событие этой канонизации было приурочено к воскресенью, как перенесение мощей 1072 г. и 1115 г., то 24 июля было воскресным

 

45

 

 

днем или в 1020 г. или в 1026 г. [1] Из описания хода канонизации видно, что, после того как тело св. Глеба было найдено в 1020 г., разрешение вопроса о канонизации не могло успеть к этому же году; следовательно, канонизация была совершена в 1026 г.

 

Конечно, мученическая смерть святых братьев от руки Святополка, готового принять иерархию западной церкви, нетление их тел, наконец, случаи чудотворения у гробов мучеников — все это были основания достаточные для канонизации. Но, как увидим в дальнейшем, основания эти были достаточными только с точки зрения русских и были совершенно необязательны для греков. История канонизации св. Феодосия, игумена Печерского, подтвердит нам это наблюдение. Следовательно, нужно искать еще внецерковных оснований, сломивших императора на канонизацию. Если последняя была в 1026 г., то тут могла иметь главное значение перемена, происшедшая на императорском троне Византии. Затем требование Ярослава этой канонизации, после отклонения предыдущих, могло быть выставлено с такою настойчивостью, что принудило к согласию. Наконец, согласие могло быть дано и в тех видах, что Борис и Глеб были полуромеями по крови, племянниками императора. Что сказания о святых братьях не говорят о них именно этого, т. е. не называют святых братьев детьми от брака Владимира с царевной Анною, то объяснение этого нужно искать в том, что Ярослав сам не был царственной крови, как не был и сыном от христианского брака; что этого же не сообщает о Борисе и Глебе митрополичий свод 1039 г., написанный гречествующею рукою, то это понятно, как нежелание ромеев сообщать подробности о браке своей царевны, муж которой ушел из церкви Нового Рима, а потомство которой было крещено иерархией тогда враждебной Византии Охридской церкви, получив имена ненавистных для сердца грека государей, пытавшихся восстановить Болгарское царство, т. е. боровшихся против ромейской идеи вселенского царства единого Рима.

 

Что завоевание Болгарского царства императором Василием, несмотря на признание последним независимости церкви покоренного царства, ставило теперь архиепископа Охриды под влияние и власть нового политического владельца земель всего архиепископата, т. е. что независимость Охридской церкви понималась, конечно, как независимость церковная от патриарха видно из того обстоятельства, что канонизация Бориса и Глеба была принята церковью Византийской империи, хотя и возбуждала некоторое недоверие ромеев, а имена святых братьев внесены были не только в святцы русской церкви. В сказаниях о святых Борисе и Глебе читаем:

 

«Не нашему языку токмо подано бысть Богомъ, нъ всей земли спасение. Отъ всѣхъ бо странъ ту приходяще туне почерплють исцеление» [2].

«И пришлеци мнози прихожаху отъ инѣхъ странъ. И ови вѣроваху си слышаще, а друзии не вѣроваху, акы лжю мняху» [3].

 

Это подтверждается существованием армянского пролога о святых Борисе и Глебе, несомненно, переводном с греческого [4], и указанием архиепископа Антония Новгородского на «велику икону» святых Бориса и Глеба в Константинопольской св. Софии и на церковь святых мучеников Бориса и Глеба в городе Испигасе («въ томъ градѣ явишася святіи и исцѣленія многа бывають отъ нихъ») [5], виденные им в 1200 г. Правда, на основании этих данных нельзя

 

 

1. Шахматов А. Разыскания о древн. русс. летоп. сводах. С. 58, прим. 1.

2. Срезневский И. Сказания о свв. Борисе и Глебе. С. 67.

3. Там же. С. 71.

4. Бенешевич В. Н. Армянский пролог о свв. Борисе и Глебе // Изв. Отд-ния русс. языка и словесности. 1909. T. I. С. 201 —236.

5. Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце XII в. с предисловием и примечаниями И. Савваитова. СПб., 1872. С. 79 и 159.

 

46

 

 

сказать с уверенностью, было ли это признание наших первых русских святых церковью Византии одновременно с внесением имен их в святцы русской церкви, или это два момента, разделенных едва ли не столетием [1]; но невозможность приурочения признания святых Бориса и Глеба Византией к другому времени и отсутствие поводов к этому позднее — дают право думать об одновременности этого признания с канонизацией на Руси.

 

Признание Бориса и Глеба святыми со стороны охридского архиепископа — с разрешения императора — было делом для Византии не столько церковным, сколько дипломатическим, смягчавшим переход русской церкви под политическую власть императора при сохранении церковной власти охридского архиепископа. Но это не мешало русской церкви шумно и торжественно окружить это событие рядом празднеств, свидетельствующих о восхищении киевского общества перед этим фактом первостепенной важности, подымавшим национальное чувство и долженствующим вызвать теперь у матери-церкви и у ее политического владельца иное отношение к молодому народу и молодой русской церкви. Вышгород, место почивания святых мощей Бориса и Глеба, занимает теперь особое место в сердце каждого сына русской церкви, а целые поколения князей окружают этот «русский» праздник рядом проявлений своей любви и преданности памяти святых братьев.

 

Так радостно и торжественно, полная надежд на лучшее будущее, вступала русская церковь вместе с матерью ее — церковью Охриды, ставшею теперь греческим катепанатом, в политическое обладание Византии.

 

 

            § 20. Когда Ярослав, победитель Святополка, овладел Киевским столом, не все наследие св. Владимира находилось в его руках. Особняком лежало Полоцкое княжество Брячислава Изяславича, во Пскове сидел Судислав Владимирович, в Тмуторокани — храбрый Мстислав. Сейчас же начались которы: в 1021 г. Брячислав делает неудачную попытку овладеть Новгородом, в 1024— 1026 гг. происходит единоборство Ярослава с Мстиславом на юге, кончившееся соглашением братьев и разделом их политических владений Днепром. У нас нет данных судить, как во всех этих княжеских распрях и соглашениях решался вопрос о церковном устроении Руси. Кажется, что и после этой борьбы все осталось по-старому. Возможно, что Брячислава манил Новгород как возможность получения здесь и собственного епископа, но предприятие это, как и дальнейшие подобные попытки полоцких владельцев, не имело успеха, и Полоцк до начала XII в. оставался без кафедры. Построение Мстиславом в Тмуторокани церкви св. Богородицы в 1022 г., скорее, нужно считать «обетным», как построение, например, св. Владимиром церкви Преображения в Василеве.

 

Таким образом, иерархия русской церкви во времена Охридского архиепископата представляется исследователю в том же виде, что и во времена Охридского патриархата. Епископы были немногочисленны: в Киеве — главная из кафедр, заведующая всею десятиною; ближайшая к Киеву епархия Белгородская, не имевшая, вероятно, особого выдела десятины для своего содержания, а получавшая средства из общей десятины архиепископа; особая епископская кафедра — в далеком Новгороде [2].

 

 

            § 21. Необходимо заключительное замечание. Когда император Василий Болгаробойца покорил Болгарское царство, он, как уже не раз упоминалось выше,

 

 

1. Бенешевич В. Н. Армянский пролог о свв. Борисе и Глебе // Изв. Отд-ния русс. языка и словесности. 1909. T. I. С. 201—236.

2. Относительно известий об устроении Ростовской кафедры, приписывающих ее происхождение ко времени едва ли не св. Владимира, будет речь ниже. Ростовская кафедра возникла не ранее второй половины XII в.

 

47

 

 

предоставил им утвержденному архиепископу Охриды Иоанну право возвратить себе все, чем владела Доростольская кафедра во время царя Петра, преемницею которой он объявил кафедру Охриды. С этою целью императором было издано на имя архиепископа несколько хрисовулов, из коих три приводятся в хрисовуле императора Михаила Палеолога, данном также болгарскому архиепископу в 1272 г. [1] Не может возбуждать недоумения тот факт, что среди перечисленных здесь епархий мы не находим названий епархий русской церкви, входивших в ведение охридского архиепископа. Неизвестно, конечно, говорилось ли о них в подлинных хрисовулах XI в., но в передаче их XIII в. странно ожидать упоминания о том, что и для XI в., очень скоро после издания хрисовулов императора Василия, стало прошлым.

 

 

1. Хрисовулы эти изданы: в небольшом отрывке в Σύνταγμα κανόνων Ралли и Потли; в полном виде у Е. Голубинского. Краткий очерк истории православных церквей Болгарской, Сербской и Румынской. С. 258 и след.; наконец, в сводном тексте H. Gelzer’ом (Bysantin. Zeitschrift. Bd II. S. 42—46).

[Previous] [Next]

[Back to Index]